— Вот наш манифест! Ясно сказано в нем, куда и как идти рабочему классу. Первая наша задача: раскачать абсолютизм, навалиться на него всем миром и — в пропасть его, в пропасть! А задача вторая— крепко взяться за руки и прямой дорогой открытой политической борьбы двигаться вперед, к победоносной коммунистической революции! Дух захватывает от такой цели!
— Я вам верю, Ногин, очень верю! — сказала в тот вечер Ольга.
Часто их видели вместе, и со стороны казалась эта пара занятной: маленькая пухлая Ольга, вся огонь, энергия, порыв, и высоченный Виктор, воплощение мудрого спокойствия и как будто бесстрастия.
Друзья шутили:
— Доходишься ты, Виктор, с этой учительницей! Придется играть свадьбу на тракте!
И эта невинная шутка вгоняла его в краску. С женским полом, да еще когда к нему приближались девицы явно «с намерением», он робел, как гимназист, которого за провинность схватили за руку.
Так было и в Москве два года назад: брат Павел женихался с миловидной Соней, а ему присмотрели Антонину, девушку скромную, симпатичную, с томными голубыми глазами. Вместе с Павлом и Соней прогуливался и он с Антониной в Сокольниках. Но она скоро стала вздыхать, Да намекать на «устройство жизни», и перечислять подруг, что нашли женихов. И мимоходом говорила о своем приданом, где значились и пуховые перины, и тульский самовар, и туалеты на все сезоны, и какая-то старинная обеденная посуда. Тогда он счел за благо не водить девицу за нос и отошел в сторону. И не собрался написать письмо, хотя она об этом очень просила.
И в Ольге он видел только друга. Он лишь один имел представление, что ее давненько ждет жених — Василий Давыдов, который уже прошел через руки полковника Пирамидова и отбывал ссылку в Костроме по делу «Союза борьбы».
Однажды Виктор зашел за Ольгой в школу после занятий. Надвигалась весна: ноздреватый снег плющился настом, в. лужицах, затянутых тонким ледком, смеялась полная и ясная лупа.
Хотелось говорить ни о чем или просто молчать и слушать, как хрустят под ногами искрящиеся осколки льда. Но Ольга молчать не могла. И что-то стала вспоминать о себе: про детство в Кинешме и про отца, который читал ей сказки Шарля Перро, про Литейную гимназию и педагогические курсы: она окончила их пять лет назад и мечтала работать в одной школе с Крупской, но свободных мест тогда не было. А Виктор разговорился о Калязине, вспомнил о Шуклине, заронившем в его душу неугасимую искру.
— А меня перевернул Герцен, — сказала Ольга. — Помню, как он писал об одном мастере, который принес в дар Конвенту модель парижского квартала из воска. Чудесная была вещица! Но мастера посадили в тюрьму.
— За что? — удивился Виктор.
— Конвент был в решении категоричен и краток: гражданина такого-то, произведение которого нельзя не признать оконченно выполненным, посадить на шесть месяцев в тюрьму за то, что он занимался бесполезным делом, когда отечество было в опасности. Здорово! А разве сейчас наше отечество не в опасности? Вот почему я и хочу заниматься только полезным делом!
— Молодец вы, Оля! Ну, уж коли пошла речь о тюрьме и полезном деле, я изложу вам свой план. От слежки нам не спастись, так давайте хоть заметем следы. Первый вопрос — об обычных встречах. Мы можем собираться в двух пунктах: в школе и у меня. Вопрос второй — о кружке и листовках. Для этого нужна хорошая конспиративная квартира. Поселим там Артемия Ломашева с друзьями, как это делал Прокофьев для своей группы. Все будут жить вместе, а мы будем приходить к ним «в гости». Но на квартиру у меня нет денег.
— Мысль хорошая. Деньги даст Андропов, я ему скажу. Медлить не будем, завтра в десять вечера вы встретитесь у ворот Лавры. С ним же договоритесь и о первых выступлениях у Паля.
Когда на другой день Виктор пришел к Лавре, Ольга прощалась с молодым высоким человеком в черном осеннем пальто и барашковой шапке и, едва взглянув на пришельца, заспешила к конке.
Высокий направился в сторону Старого Невского и завернул за угол па Полтавской. Виктор догнал его и зашагал рядом.
— Ольга говорила мне, что вы любите Щедрина, — глухо сказал высокий. Он и мой наставник, и у него я нашел символ веры: «Нет опаснее человека, которому чуждо все человеческое, который равнодушен к родной стране, к судьбам ближнего, ко всему, кроме судеб пущенного им в оборот алтына».
