— Тогда что же это? — подняв шляпу Вира, свалившуюся на тропинку, и пригладив мужу волосы, Элиссанда водрузила головной убор обратно, долго подбирая нужный угол: она ведь пока мало знает о мужской манере одеваться.
— Это строка из стихотворения Катулла, наверное, самого непристойного, которое ты могла бы прочесть в своей жизни, — ответил маркиз, заговорщицки понижая голос. — Настолько неприличного, что сомневаюсь, опубликуют ли когда-нибудь его перевод[61].
— Даже так? — необходимо разобраться досконально. — Рассказывай.
— Воспитанной леди вроде тебя не подобает о таком спрашивать, — поддразнил муж.
— Воспитанному джентльмену вроде тебя не подобает увиливать от ответа, иначе воспитанная леди будет вынуждена обратиться к твоему брату.
— О-о-о, шантаж!.. Мне нравится! Ну что ж, если тебе любопытно, то первый глагол относится к содомии, — Вир снова разразился смехом, на сей раз от выражения лица Элиссанды. — Не смотри на меня так — я предупреждал, что стихотворение грубое.
— Очевидно, я вела чересчур затворническую жизнь. В моем представлении грубость — это обозвать кого-то мерзким и глупым. А есть и второй глагол?
— Разумеется, вскорости за первым. Он тоже относится к способу соития, конечно, не такому скандальному, но, тем не менее, при его упоминании дамская компания дружно потребует нюхательные соли.
— Кажется, я знаю, что это, — протянула жена.
От изумления маркиз на шаг отступил.
— Нет, ты никак не можешь знать.
— Знаю-знаю, — самодовольно пропела Элиссанда. — В ту ночь, когда ты напился, как свинья, то упоминал о прерванном акте. И заявил, что если будешь по-настоящему в плохом настроении, то заставишь меня проглотить твое семя.
— Беру свои слова обратно, — отвесил челюсть Вир, — ты и вправду осведомлена по данному вопросу. Господи, что же еще я тогда наговорил?
На тропинке показался погоняющий стадо в сторону супругов юный пастушок.
— Хотя нет, погоди, — подмигнул маркиз, — давай отложим воспоминания до вечера. У меня такое предчувствие, что продолжи мы перебирать все сказанное и учиненное мною в ту ночь, это приведет нас к действиям, за которые предусмотрен арест.
Элиссанда хихикнула.
— Будь серьезнее, — вперился в нее муж притворно сердитым взглядом. — Я, между прочим, забочусь о твоей репутации.
Откашлявшись, маркиза сделала преувеличенно серьезное лицо.
— Так это такого рода латинские стихи ты искал в Хайгейт-корте, чтобы покрепче уснуть?
— Вовсе нет. Такие творения я читаю только когда хочу захлебнуться водой.
Элиссанда фыркнула.
— Кстати, о поисках. А что ты на самом деле делал в тот вечер в кабинете Дугласа?
Нарочито стыдливо потупившись, Вир вздохнул.
— Просто он соседствовал с зеленой гостиной. Я хотел посмотреть, как явится леди Эйвери и застанет тебя одну-одинешеньку. Ожидал забавного зрелища. И на тебе — пал жертвою собственной мстительности.
— Ничего, все равно ты хороший человек, — Элиссанда похлопала супруга по руке.
— Ты так думаешь?
Может, муж и намеревался задать этот вопрос беспечным тоном, но слова вырвались с явной тревогой и надеждой.
Элиссанду растрогали его сомнения. Себя она никогда таковой не считала — разве хорошая женщина может быть столь искушена во лжи и притворстве? Но в своем мужчине она не сомневается: достаточно вспомнить, как маркиз заботился о ее матери.
— Я это точно знаю, — уверила она.
Вир притих. Тропинка повернула, и муж протянул руку, чтобы помочь Элиссанде перебраться через торчащий из земли обломок скалы.
Минут пять супруги шли молча, прежде чем Вир коснулся плеча спутницы и сказал:
— Спасибо. Я постараюсь быть достойным.
Ну, кто бы сомневался.
* * *
С вершины утеса открывалось захватывающее зрелище: долгие мили зеленеющих холмов, возвышающихся над сумеречно-синим морем, водная гладь, сверкающая под солнечными лучами, словно серебристая сеть, и вдалеке — распустившая все паруса прогулочная яхта, лебедем скользящая по волнам.
Элиссанда не могла отвести взгляд от чарующего пейзажа. А Вир не мог отвести глаз от любимой. Разрумянившееся лицо, чуть неровное от крутого подъема дыхание и улыбка… Боже, какая улыбка — за нее он готов ползти по битому стеклу.
