– Но это дается нелегко. Женщине всегда трудно.
– Что придает тебе силы? – тихо спросил он.
– Надежда, что я когда-нибудь найду своего мужа. Я уверена, что его отправили на Восточный фронт. Туда отправляют всех призывников. А там… – она тяжело вздохнула. – Да, кто знает, что там с ним может случиться.
– Это произошло два года назад?
– Да.
Давид возился с палкой, поворачивая утку и мешая угли, чтобы прибавить огня. Затем он снова посмотрел на Леокадию.
– Ты ведь знаешь, что придает мне силы, правда?
– Да, – прошептала она.
– Знаешь, Леокадия, – сказал он, безрадостно рассмеявшись, – война – странная штука. В самом деле, я не был сионистом до того, как она началась. Но затем я увидел, что немцы делают с моим народом, и это изменило меня. Авраам и я, понимаешь, мы не всегда были такими, как сейчас.
– Я это понимаю.
– На самом деле я борюсь не с неевреями, хотя именно так считают Брунек и остальные. Если честно, то я только защищаю свой народ. Это понятно?
Она пожала плечами.
– В конце концов, это то же самое. Неважно, что движет нами, мы все просто сражаемся. Мною движут другие соображения, но средства у нас одни и те же. А сейчас это самое главное.
– Наверно, это так.
– Знаешь, это случилось первый раз.
Он хмуро посмотрел на нее.
– Что случилось первый раз?
– Ты первый раз назвал меня по имени.
Давид долго и удивленно смотрел ей в глаза.
Затем почти нехотя сказал:
– Это было нетрудно. У тебя такое красивое имя.
– Давид, мы должны сочувствовать друг другу.
Он уставился на свои руки, его лицо исказилось от сомнений. Когда он заговорил, слова ему давались почти через силу.
– Леокадия, в моем сердце не осталось места сочувствию. И я знаю, что в твоем тоже. В некотором смысле мы похожи. Мы живем лишь для одного – чтобы сражаться.
– Да, я знаю.
Он посмотрел на нее, в его глазах читалось полное смятение.
– Ты ведь знаешь, почему я должен остановить эти страшные поезда, правда?
– Да.
– На одном из таких поездов увезли моих родителей. Я не смог спасти их, но я могу спасти других.
– Я знаю.
Глядя на юношу, молодая женщина вдруг почувствовала, что она на семь лет старше его, и еще она подумала: «Мы из столь разных миров…»
Когда молчание стало невыносимым, Давид поднялся и оглядел амбар.
– Нам придется соорудить пару коек. Ты можешь взять джутовые мешки и спать у огня. Я устроюсь в углу, там осталось достаточно сена…
Леокадия вдруг вскочила на ноги, встала рядом с ним и покачала головой.
– Что случилось?
– Я хочу спать с тобой.
На его лице снова появилось выражение крайнего замешательства, когда она обняла его за шею и прильнула губами к его устам. Он нежно отозвался, обняв ее, и стал неистово целовать. И вдруг борьба обрела иной смысл.
Кеплера беспокоила рука, когда он вечером встретил Анну у ее дома. Ровно в девять часов он стоял на нижней ступеньке, дышал на руки, согревая их, и время от времени потирал больное место ниже плеча. Дверь открылась, теплый свет упал на снег, и показался силуэт Анны. Кеплер тут же забыл о болячке и широко улыбнулся.
– Как ты красива, – сказал он, наблюдая, как она осторожно спускается по обледеневшим ступеням.
Поравнявшись с ним, Анна, задыхаясь, сказала:
– Я так боялась, что танцы сегодня отменят из-за того, что вчера взорвали мост…
Он пожал плечами.
– Это ведь произошло вне территории Шмидта, но могу спорить, что у Сандомежа сегодня не будет никаких вечеринок! Пошли, moja kochana, забудем о мостах и бомбах!
Они побрели по заснеженной улице. Пока оба приближались к гостинице «Белый Орел», со стороны Вислы подул холодный, влажный ветер, и Анна инстинктивно взяла своего спутника за руку и прижалась к нему, ища тепла. Когда Кеплер почувствовал это, у него вырвался короткий невольный стон.
– Ганс, что случилось?
– Ничего. У меня болит рука. Наверно, ушиб ее. – Он ободряюще улыбнулся.
Однако, пока они шли по темным морозным улочкам, Кеплер вскоре с досадой почувствовал, что боль в руке усиливается и вдобавок начала еще болеть голова.
В восемнадцатом веке «Белый Орел» был резиденцией польского графа; гостиница стояла за чертой города, на собственной земле. Летом ее окружали сочные зеленые лужайки, теперь же двухэтажное здание со всех сторон занесло снегом. С одной стороны были конюшни и выстланный гравием участок, который сейчас заняли повозки, дрожки, лошади, велосипеды и несколько автомобилей.
