– Где мы? – шепотом спросила Леокадия.
Давид взглянул на чуть неровную поверхность заснеженных полей и пастбищ, которые в сумерках приобретали лавандовый оттенок.
– Мы недалеко от фермы моего отца, – тихо ответил он. – Его голос прозвучал мрачно и угрюмо. – Я возвращался сюда несколько раз с тех пор, как ферму сожгли дотла. Здесь ничего не осталось, кроме обветшалого старого амбара, который нацисты не стали трогать. Дом, конечно, не уцелел.
Давид внимательно смотрел на снежное одеяло, которое тянулось до самого горизонта, внимательно разглядывая разбросанные точки фермерских зданий. Из труб некоторых взвивались спирали дыма – на этих фермах все еще жили, потому что немцам нужен был урожай.
– Немцы утверждают, что нет никаких еврейских фермеров, что мы все портные и ювелиры. Но мой отец был фермером. Он любил землю. Он любил животных. Он экономил каждую копейку и посылал мне деньги в Краковский университет. Я собирался заняться математикой.
Чуть надавив на бока лошади пятками, Давид заставил кобылу двинуться вперед. Они быстро проехали заснеженные поля, шум копыт лошади заглушал выпавший снег. Леокадия крепко держалась за юношу и внимательно искала глазами, нет ли поблизости немецких патрулей. Через несколько минут оба незаметно добрались до развалин фермы Риша. Давид соскочил с лошади и помог Леокадии спрыгнуть на землю, обняв ее руками за узкую талию.
– Я хочу взглянуть.
Она понимающе кивнула. Сумерки быстро переходили в фиолетовую ночь, и оба молча брели по снегу. Они некоторое время постояли, не говоря ни слова, у почерневшего фундамента дома. Давид опустил голову и сжал кулаки. Леокадия внимательно следила за ним и всем сердцем сочувствовала ему. Их окутала ночь, превратив зимний пейзаж в фантастическое зрелище с заснеженными деревьями и хрустальными звездами. Оба подошли к кобыле, взглянули друг на друга и почувствовали, как на них надвигается тишина. Лошадь фыркнула и начала бить копытом, животному стало холодно и неспокойно. Подняв руку, Давид ласково погладил широкие бока лошади и что-то пробормотал на идиш.
– Что ты сказал? – спросила Леокадия.
– Я сказал, что не заставлю ее ехать назад. Нам придется остаться здесь. Хотя бы на некоторое время.
– Хорошо.
Взяв вожжи, Давид повел лошадь к ветхому амбару, в котором со свистом гулял жестокий ветер, врывавшийся через сломанные доски. Внутри он нашел немного заплесневелого сена и несколько джутовых мешков в одном углу.
– Мы можем укрыться здесь, а лошадь пока поест. Здесь даже найдется кое-что для разведения костра…
Какое-то белое существо мигом вынырнуло из-под сена и проскочило у мимо них.
– Что это? – прошептала напуганная Леокадия. Давид смотрел вслед этому существу, затем расплылся в улыбке.
– Утка! Нет, не утка. Целый ужин!
Спустя мгновение он сорвался с места и побежал за птицей, рисуя сумасшедший зигзагообразный узор на снегу. Леокадия смеялась, видя, как Давид высоко подпрыгивает и ныряет, поднимая снежную пыль. Когда Давид перевернулся и сел, на его лице светилась улыбка – он схватил утку за шею.
– У нас будет ужин! – воскликнул он.
– Дай ее мне! – Леокадия взяла у него придушенную утку и вытащила нож из чехла, висевшего у нее на поясе. – Разведи огонь. А я займусь остальным.
Давид без труда вырыл ямку в полу амбара, обложил ее камнями, которые достал из-под снега. Затем он сорвал несколько досок с одной стены амбара, расщепил их и поднес спичку к самым сухим щепкам. Выложив дно ямки небольшими камешками и подбрасывая на них сено и палки, Давид развел вполне приличный костер.
Поражаясь тому, как прекрасно Леокадия управилась с уткой, Давид пронзил птицу длинной прямой палкой и закрепил ее над огнем.
– Скоро будем есть, – проговорил он. Затем повернулся к ней и улыбнулся. – Ты так здорово все сделала.
– Когда началась война, я была городской барышней, – сказала она, садясь рядом с ним на джутовый мешок. – Но за последние два года я научилась делать такие вещи, о каких раньше и не думала.
Давид уставился на нее. Он был готов задать ей тысячу вопросов, но промолчал.
Леокадия улыбалась почти робко.
