День завершился: об этом возвестили колокола Покровской церкви, призывающие верных к вечерне. День прошел… Заморосил дождь, колючий и недобрый. Гуля, невзирая на это, не спеша прогулялся до булочной и истратил (испытывая раздражение и стыд одновременно) смехотворное ежедневное денежное довольствие, которое определил себе, исходя из остатков наличного капитала. Возвращаясь домой, смотрел на серое небо и молил Бога, чтобы не кухне оказалось сейчас пусто и он смог бы спокойно поужинать. Увы…
На кухне, как назло, был сущий шурум-бурум. Пьяный Николай отчаянно ругал какого-то Васю, а Анна Григорьевна раздраженно гремела кастрюлями. Лишь притулившийся в углу Семен Ипполитович не производил никакого шума, тихохонько выскребая что-то из тарелки. Он единственный и ответил Гуле, когда тот вошел со своим чайником и поздоровался. Николай же в этот момент махал рукой и орал:
— Ваську, гниду, убью!
— А ты пей с ним поменьше, алкоголик, — гаркнула Анна Григорьевна, — ведь мои труды пропиваешь, пьянь, скоро весь дом опустошишь!
— Так грех на дармовщину не выпить! — стукнул кулаком по столу Николай. — Как отказаться?
— А ты будь умней, дурень, — Анна Григорьевна энергично тряхнула своей химически завитой пегой гривой, — угостили, выпил и сразу домой или с собой бери. Все учи тебя. А за карманом-то смотри! Вишь, вор какой Васька (Анна Григорьевна кивнула в сторон Гули, призывая того посочувствовать), часы Колькины увел новые, дрянь. Так и знай (это уже Николаю): новых не куплю!
— Да он мне отдаст с процентами! Убью в натуре! — продолжал выкобениваться Николай.
«Пропил ведь сам, негодяй, — подумал Гуля и, взглянув в бегающие пьяные Колюнины глазки, почти что уверился в этом, — Точно, сам и пропил, впрочем, два сапога пара: и Анка-то первая в округе воровка…»
— И когда все это кончится? Сил моих нет жить в этой помойке, — заныла Анна Григорьевна и указала пальцем в потолок. — Был бы хоть бы третий этаж, так я бы туда переселилась, что б рыл ваших не видеть.
Николай вздернул вверх подбородок, почесал затылок и простодушно спросил:
— Так там ведь чердак, Ань? Зачем на чердак-то?
— Сам ты чердак! — грохнула сковородкой Анна Григорьевна. — Меня, если хочешь знать, все уважают. Я в свое время почти что заведующей столовой стала. Если бы не зараза Светка Хохлова — точно бы стала.
— Это когда ж? — засомневался Николай и что-то пьяно забурчал.
— А когда ты сидел, вот тогда. Меня б на машине возили персональной. У нас в столовке свой «каблук» был, — Анна Григорьевна закатила глаза и, кажется, забыла про кастрюли и сковородку. — И что вместо этого? Смотрю на пьяные хари и со всяким отребьем общаюсь. — Анна Григорьевна для ясности о том, кого имеет ввиду, презрительно посмотрела на Гулю и Семена Ипполитовича (только что вслух имен не назвала). — Разве я такое заслужила? Такую жизнь?
Гуля с силой стиснул руками пустой чайник и хотел ответить что-нибудь резкое, но первым успел заговорить Семен Ипполитович.
Он сказал что-то совсем тихо, и непонятно, как пьяно гундосящий всякий вздор Николай умудрился услышать.
— Что? Что ты там поешь, дед? — переспросил он.
— Блаженны нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное, — произнес громче Семен Ипполитович. Он собственно ни кому конкретно свои слова не адресовал, но Николай почему-то сразу принял их на свой счет.
— А? Что ты там мелешь? Какие нищие? Что за фигня?
— И правда фигня, — поддакнула из-за кастрюль Анна Григорьевна, — ты бы дедуся, чем языком чесать, лучше раковину купил новую, эта вон в дырах вся.
— Куда мне с моей пенсией? — спокойно ответил старичок, — А насчет нищих духом, не о том говорит Господь, Коля, не о том. Ведь нищие разные бывают, и само по себе нищенство не есть добро. Но именно нищим духом обещается Царство Небесное. За что? Так вот, быть нищим духом, значит быть всем довольным, не превозноситься, не гордиться, но быть смиренным и всем все прощать.
Гуля переводил взгляд то на дебелую спину Анны Григорьевны, то на тощего, жилистого Николая с безобразно вздувшимися на лбу венами, то на почти неподвижного седенького Семена Ипполитовича (жившего в маленькой комнатке наискось от него через коридор), — безмятежного одуванчика с реденькой длинной бородкой, пергаментной кожей лица и рук, и дивился: сколько же могут длиться эти дебаты на «возвышенные» темы без перспективы взаимопонимания? И как не устал Ипполитыч? Сегодня, похоже, улучшений не предвиделось.
