В два часа дня, натянув на лицо чулок, он совершил налет на отделение Коммерческого банка.
Пистолет-то был игрушечный, сказал полицейский помоложе. Тут же, возле банка, мы его и арестовали. Прямиком на нас вышел — только хватай.
Не понимаю: зачем ему этот налет на банк?
Чулки он купил нынче утром у «Тенгельмана».
Я чулок не ношу.
Господи, говорю, я этого не понимаю.
Как же трудно думать об этом. И что делать — ума не приложу.
Полицейские спрашивают, знала ли я про это.
Он ведь явно спланировал налет заранее?
В последнее время, сказала я, мы почти не разговаривали друг с другом.
Вторник, 2 июля
Нас обоих доставили в полицейский участок. Им понадобились мои показания.
В первую минуту я не узнала Вольфганга. До сих пор такое чувство, словно в ушах полно воды. Не хочу слушать, и все.
Лицо у Вольфганга хмурое, землистое. Он изменился.
Потом я разглядела на его запястьях наручники, и это меня доконало.
Я не видел выхода, сказал Вольфганг.
Он говорил о десяти тысячах марок долга, о погашении кредита, о счетах, о платежных приказах.
Действие в состоянии аффекта, произнес у меня над ухом какой-то полицейский чин.
Такая пустота внутри.
Среда, 3 июля
Звонил его брат. Сказать мне было почти нечего. Вольфгангова мать встревожена.
Надо, чтоб и о тебе кто-то позаботился, сказал Мартин. Выше нос, насчет Вольфганга мы что-нибудь да придумаем.
Для меня Вольфганг далеко-далеко. Ночами я совсем не сплю. Не успею задремать и тотчас вскакиваю. И все думаю, думаю. Прикидываю: может, лучше умереть или еще что сделать.
Тебе нельзя оставаться одной, сказал его брат. Адвоката Вольфгангу я уже организовал.
Он знает, что делать.
Может, ты знаешь, что делать мне?
Домой тебе надо, сказал он.
Я и так дома.
К маме, сказал Мартин, ты больна.
Был уже поздний вечер, когда брат Вольфганга аккуратной стопкой сложил прочитанные листки рядом с нечитаными. Нелегко оторваться от заметок Ингрид и поехать домой, к жене, которая обязательно спросит: Что ж ты нашел в ее вещах?
Помедлив, он ответит: Дневник. Он побаивался ее любопытства.
Никто из них знать не знал, что Ингрид вела дневник. Кой-какие эпизоды Мартин помнил, в том числе телефонный разговор, о котором только что прочел.
После ареста Вольфганга Ингрид была на грани нервного срыва.
Скажи он хоть слово, я бы немедля выручил его деньгами.
На это Ингрид вообще никак не отреагировала.
Хочешь не хочешь, а пришлось отвезти бедняжку к ее матери. Там она была в хороших руках. А его жена с нею не ладила.
Ингрид была не из тех девушек, что любят порассуждать о воспитании детей и свято верят: чтобы двигаться вперед, необходимо иметь перед собою цель.
При таком легкомыслии она еще на редкость дешево отделалась, сказала его жена.
Его самого Ингрид как жена брата вполне устраивала. Но особого интереса не вызывала. Кукольное личико, какими пестрят страницы модных журналов. Она казалась ему пустенькой, поверхностной.
Пятница, 12 июля
Говорят, я была больна. Сегодня утром, сидя у окна, я смотрела на улицу. Светило солнце.
Наверное, было жарко, одетые по-летнему школьники спешили домой. Мчались сломя голову по дороге и кричали, а я испугалась.
Отвернувшись от окна, я увидела маму, она стояла у меня за спиной. Печальный взгляд, ласковый голос.
Тебе лучше, душенька? — спросила она и потрепала меня по плечу.
Врач делал тебе уколы, чтоб успокоить нервы.
Волноваться мне противопоказано.
О Вольфганге она словом не обмолвилась. Когда я спросила о нем, она молча продолжала чистить картошку, а потом стала жаловаться на дороговизну. Пенсия, которую ей назначили после смерти отца, не больно-то велика.
Я была у твоего шефа, рассказала она, тебе дали больничный. Врач говорит, недели через три-четыре все пройдет. Как ты себя чувствуешь, душенька?
Мне хочется снова сесть к окну и глядеть на улицу. Невольно вспоминаю распахнутые окна Старого города, где женщины, положив на подоконник подушки, смотрят наружу.
Суббота, 13 июля
Вольфганг сидит в следственной тюрьме. До слушания дела, вероятно, пройдут месяцы. Сегодня меня навестил Мартин. Он нашел Вольфгангу адвоката.
Вы с Вольфгангом в последнее время не очень ладили, сказал он.
