А в Парашином сне… Но прежде — о другом источнике, литературном. О том же пушкинском «Евгении Онегине».
Здесь, я думаю, уже каждый читавший вспомнит сон Татьяны.
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видя никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился,
И кто ж из-под него явился?
Большой взъерошенный медведь;
Татьяна ах, а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла — и что ж? Медведь за ней.
Даже пейзаж, даже погодные условия схожи у поэтов. «Страшат беглянку дебри, / уж солнышко на кедре / прядёт у векш хвосты, / проснулся пень зобатый. / Присесть бы… Пар от плата / и снег залез в коты…» (Клюев). «Пред ними лес; недвижны сосны / в своей нахмуренной красе / отягчены их ветви все / клоками снега; сквозь вершины / осин, берёз и лип нагих / сияет луч светил ночных; / дороги нет; кусты, стремнины / метелью все занесены, / глубоко в снег погружены…» (Пушкин). Но пушкинский медведь берёт в лапы «бесчувственно-покорную» Татьяну и несёт её в «шалаш убогий» к своему куму — на бесовский шабаш. А кум не кто иной, как Онегин, усмиряющий одним словом «моё!» сборище «адских привидений» и убивающий Ленского в этом же тяжёлом Татьянином сне — перед тем, как убить его наяву.
В Парашином сне Фёдор, сын Калистрата, вступает в бой с медведем, убивает супротивника, спасая любимую, и погибает сам. Перед смертью успевает услышать от Прасковьи: «Коль сердце не остыло, — Христос венчает нас!» Последняя радость в земной жизни — обещание венчанным встречи в мире ином, чтобы уже не расставаться. Крепкая вера героя клюевского — и безверие героя пушкинского.
Два типа человеческих, две разные природы, два противуположных отношения к миру и к людям.
На этом диалог с Пушкиным не заканчивается. Клюев, с оглядкой на предшественника, вспоминающего мгновения явления Музы, сам пишет свою поэтическую родословную. «В те дни, когда в садах Лицея / я безмятежно расцветал, / читал охотно Апулея, / а Цицерона не читал, / в те дни, в таинственных долинах / весной при кликах лебединых, / близ вод, сиявших в тишине, / являться Муза стала мне…» Это — Пушкин, чья муза пела «и славу нашей старины, и сердца трепетные сны»… А это — Клюев, говорящий одновременно с великой тенью и с нерадивыми, и неразумными современниками, уже замуровавшими его в «исконно-посконную» старину, отбросившими его в далёкое прошлое, приговорившими к смерти при жизни, ибо ему якобы «нечем жить»:
Мои стихи не от перины
И не от прели самоварной
С грошовой выкладкой базарной,
А от видения Мемфиса
И золотого кипариса,
Чьи ветви пестуют созвездья, —
В самосожженческом уезде
Глядятся звёзды в Светлояр, —
От них мой сон и певчий дар!
Он пишет свою «энциклопедию русской жизни» — и в этой «энциклопедии» определяющее место принадлежит его родословной, в которой смещаются временные пласты, сжимается время, и вся история Руси словно проходит в спрессованные высшей волей сроки на его глазах.
Избу рубили в шестисотом.
Когда по дебрям и болотам
Бродила лютая Литва
И, словно селезня сова,
Терзала русские погосты.
В краю, где на царёвы вёрсты
Ещё не мерена земля,
По ранне-синим половодьям,
К семужьим плёсам и угодьям
Пристала крытая ладья.
И вышел воин-исполин
На материк в шеломе клювом,
И лопь прозвала гостя Клюев —
Чудесной шапке на помин!
Вот от кого мой род и корень…
Действие отнесено к 1600 году, но само явление исполина скорее говорит о пришествии варяга — их Клюев вслед за Ломоносовым безусловно относил к славянам. Ломоносовскую «Древнюю российскую историю от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого, или до 1054 года» он знал великолепно и не раз погружался в это удивительное повествование русского академика.
«Что ж вышепоказанные пруссы были с варягами-россами одноплеменны, из следующих явствует… Снесение домашних наших летописцев подаёт уже повод думать о единоплеменстве сих двух народов, именем мало между собой разнящихся. Нестор предал на память, что Рурик призван на владение к славянам из варягов-россов. Новгородский летописец производит его от пруссов, в чём многие степенные книги согласуются… То ж подтверждает древнее тесное прусское соседство с Россиею, в которой Подляхия и великая часть Литвы заключалась, от чего и поныне Литва древние российские законы содержит. Восточное плечо реки Немени, впадающее в Курский залив, называется Руса, которое имя, конечно, носит на себе по варягам-россам. Сие всё ещё подкрепляется обычаями древних пруссов, коими сходствуют с варягами, призванными к нам на владение…»
