Вот одна из зарисованных с натуры сцен из жизни семьи. Взрослые сидят на террасе, возле которой внизу, в песке копается Миша. Бывший в хорошем настроении духа, Александр взял лейку с водой и, подозвав Мишу, сверху широкой струей забрызгал мальчика. Смеялся Миша, весело грохотал грузный отец, почтительно заливались присутствующие.
- Ступай, Миша, переодеваться. Весь, гляди, мокрый.
Но Миша заупрямился: - Ты меня поливал, теперь моя очередь, становись на мое место.
И вот Миша уже на террасе, с лейкой, до верху полной водой, теребит отца: - Скорее, папа, скорее. - Ничего не поделаешь: Александр, как был в мундире, спускается вниз, становится на место Миши и терпеливо ждет, пока Миша не выльет все содержимое лейки на лысину отца. Довольные друг другом, возбужденные оба, отец с сыном идут переодеваться. Маленький Николай смотрит на эту сцену издали, хмуро и исподлобья. О таком вольном обращении с грозным отцом не мог и мечтать этот конфузливый, угнетенный, всегда скучный маленький Николай.
ГЛАВА V ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ
Николай II был по-своему не плохой человек. У него была плохая наследственность. Сумасшедший Павел I; отцеубийца Александр I “Благословенный”; “зверь с лицом очковой змеи” Николай I - Николай-Палкин; славившийся своей развратной жизнью Александр II; годами лечившийся от запоя Александр III.
“Будь Николай II простым смертным, и соверши он убийство или кражу, - пишет о нем Вл. М. Дорошевич, - его не стали бы судить, как отягченного 1) очень тяжелой наследственностью и 2) травматическим повреждением, давившим на мозг, а отдали бы на попечение родных”.
В нашумевшем фельетоне А. В. Амфитеатрова “Господа Обмановы” - Ника-Милуша, робкий неустановившийся молодой человек, тихоня, не знает иных слов по адресу отца, как: “Точно так, папенька”, или “Никак нет, папенька”.
Весь дом читал “Гражданин” князя Мещерского. Читал его и Ника-Милуша, хотя злые языки и говорили, будто подговоренный мужичок с ближайшей станции носит ему потихоньку и “Русские Ведомости”. И будто сидит, бывало, Ника-Милуша, якобы “Гражданин” изучая, а под “Гражданином” то у него “Русские Ведомости”. Нет папаши в комнате, он в “Русские Ведомости” вопьется; вошел папаша, он сейчас страничку перевернул и пошел наставляться от князя Мещерского, как надлежит драть кухаркина сына в три темпа…
От привычки урывками читать “Гражданина” не иначе как вперемежку с потаенными “Русскими Ведомостями” в голове его образовалась совершенно фантастическая сумятица, - делает вывод А. В. Амфитеатров.
Справедливость требует отметить, что если чтение “Гражданина” ярко сказалось на психике молодого Николая, то вопрос о том, читал ли он “Русские Ведомости”, так и остался открытым. Что могло дать юноше образование и воспитание под руководством К. П. Победоносцева, - это ясно.
В остальном единственным реальным влиянием были друзья, сослуживцы и собутыльники из гвардейских полков и, наконец, замкнутая среда великих князей.
Наибольшее влияние на молодого Николая в его юношеские годы имел великий князь Сергей Александрович, командир Преображенского полка, где Николай проходил свою службу. Именно Сергей Александрович взял на себя обязанности ментора и руководителя юноши Николая во всем, что касалось искусства жить.
Влияние это сказалось на кутежах и попойках, на длинной серии закулисных романов и интрижек; в этой области Сергей Александрович, дядя Николая, считался очень видным специалистом, хотя и с ненормальными наклонностями. Как известно, именно это обстоятельство послужило причиной ухода жены Сергея Александровича, Елисаветы Федоровны, в монашество.
Впрочем, особенной нужды в уроках дяди в области кутежей и попоек у юного племянника не было. Учителей такого рода было больше чем достаточно в среде сослуживцев, молодых офицеров-однополчан Николая, которые в будущем, благодаря близости к наследнику, чуть не все без исключения сделали очень большую карьеру при Дворе Николая П.
Какова была эта полковая, гусарско-великокняжеская среда того времени, видно из того, напр., что Александру III пришлось, не побоявшись огласки, удалить из гвардии двадцать офицеров “за ненормальные наклонности и порочность”. Любопытно, что это увольнение в дальнейшем ничуть не помешало их придворной карьере, а два человека из этих двадцати оказались даже в будущем архиереями, и оба - Гермоген и Серафим - показали себя видными столпами самодержавия.
