Атмосфера изменилась, когда русские наотрез отказались согласиться с немецкими требованиями, а поскольку военное решение исключалось, Троцкий изобрел формулу «ни мира, ни войны» вопреки мнению Ленина, Сталина, Бухарина, Каменева и Зиновьева, заявив, что хочет закончить войну, не подписывая мирного договора. Чернин:
«Перед полуднем появились русские во главе с Троцким. Они тут же пожелали извиниться, что не будут на обеде. Ничего другого они не сказали, и похоже, подул совершенно иной ветер, чем в прошлый раз…».
Кюльман о Троцком:
«Уже на следующее утро состоялось пленарное заседание делегаций. Картина совершенно изменилась. Троцкий был сделан из иного материала, нежели Иоффе. Его не особенно большие, но пронзительные глаза за сильными стеклами очков критически буравили собеседника. Весь вид Троцкого показывал, что больше всего ему хотелось бы раз и навсегда положить конец неприятным переговорам, швырнув пару гранат на зеленое сукно стола, раз они не развиваются в соответствии с его общей политической линией. Заметив, что Троцкий особенно гордится своей диалектикой, я решил всячески избегать того, что могло бы дать Троцкому материал для агитации среди немецких солдат…».
А вот Троцкий:
«Кюльман был умнее Чернина и, как мне кажется, всех других дипломатов, с которыми мне приходилось иметь дело. Следует отметить черты его характера — практичность, постоянное присутствие духа и большую долю ехидства, которое обрушивалось не только на нас, если мы оказывали противодействие, но и на собственных союзников.
При обсуждении проблемы оккупированных территорий Кюльман бил себя в грудь и кричал: «Слава Богу, у нас в Германии нет никаких оккупированных территорий!». Тут Чернин вздрогнул и позеленел: Кюльман явно метил в него. Его поведение было весьма далеким от дружеского.
Между тем генерал Гофман вносил в конференцию свежую струю. Он не любил дипломатических уверток и часто задирал свои солдатские сапожищи на стол переговоров. Мы быстро поняли, что единственное, что следует принимать всерьез за этим туманом красноречия, — сапоги Гофмана.
Иногда генерал снисходил до чисто политических дискуссий, причем делал это весьма своеобразно. Наскучив затянувшейся болтовней о праве наций на самоопределение, он однажды явился с кипой вырезок из русских газет, присовокупив к ней устные обвинения, что большевики уничтожили свободу слова и принципы демократии. Он, по всей видимости, одобрял публикации террористической партии эсеров[150] и подобных русских группировок, а затем заявил, что наше правительство держится на насилии. Слушать его было интересно… Я ответил Гофману, что в классовом обществе любое правительство держится на насилии. Разница только в том, что генерал Гофман прибегает к насилию в защиту крупных помещиков, а мы — в защиту рабочих…».
О том же Чернин:
«Гофман произнес неудачную речь. Он работал над ней несколько дней и страшно гордился успехом…».
Гофман о Троцком:
«Троцкий, красноречивый, образованный, энергичный и циничный, производил впечатление человека, который не останавливается ни перед чем и всегда добивается своего. Иногда я спрашивал себя, намерен ли он вообще заключить мир или пользуется переговорами лишь как трибуной для большевистской пропаганды. Все же я уверен, что, хотя эти соображения играли существенную роль, он пытался прийти к какому-то соглашению, а когда Кюльман загнал его в угол столь же хитрой диалектикой и его сценарий провалился, и Россия не могла согласиться с мирными условиями центральных держав, он не сходя с места заявил об окончании войны и о прекращении переговоров».
Кюльман так комментирует этот тактический ход Троцкого:
«Внезапное заявление Троцкого, исключавшее возможность обсудить возникшую ситуацию между членами нашей делегации, отнюдь не облегчало мою задачу как руководителя. Именно поэтому он настаивал на том, что все выступления должны стенографироваться и затем публиковаться. Это не оставляло возможности для каких-то контактов или обсуждений. Не-редактированные стенограммы будут немедленно распространены по всему миру. Это была крайне тяжелая нагрузка в условиях, когда мы выступали от имени четырех центральных держав, не имея возможности обменяться мнениями с ними.
