На третий день отит сдал свои позиции, температура упала, резкая боль прошла, и Валера «принял доклады» от подчиненных. Две группы по шесть «рыцарей» попытались прорваться сквозь заслоны. Первую группу взяли в плен, предварительно, уполовинив. Из второй четверо погибли, а двое ушли от погони.
Судя по лающей речи, непонятной для русских, необычной одежде убитых и их оружию — немецкие наемники. Преследование с собаками продолжалось, и Сом ручался — догонят и пристрелят, слишком большие потери отряд понес в бою. Поляки ехали «пустыми», а «немцы» имели по вьючной лошади, груженой тремя сотнями крон серебра. Четыре лошади достались в трофей, две ушли. Немцам нужно было бросать серебро, спасаясь, шансов уйти без заводной лошади не было ни одного. Жадность неминуемо вела их к смерти. Валера одобрил действия Сома. Даже похлопал его по плечу. Затем отказался от секса с польскими «красавицами», памятуя про лобковых вшей, которых вытравливал в последний раз. «Экие мы нежные», — смеялся над ним Никита целую неделю. Впервые за три дня нормально пообедал. И дождался …, привезли труп «комеса». Валера поначалу не поверил. Вид у поляка был небогатый. В предыдущей польской группе обычный сотник блистал золотой отделкой кирасы и огромной цепью с тяжеленной бляхой. Этот поляк, «комес», походил на купца, а не на воина. Прижимистого купца. Но пленные поляки уверяли, что убитый — комес. Охотники расстроились. Мало того, что поляки снова ехали пустые, без серебра, так еще полсотни гривен пропали.
* * *
Карл, последний из братьев Зайлеров, старший из семи братьев, теперь уже единственный сын и наследник рода ожесточенно нахлестывал коня, пытаясь уйти от погони. В прямой видимости врагов не было, но лай собак был отчетливо слышен вдалеке. Оруженосец далеко отстал, а его вьючная лошадь скакала рядом с вьючной лошадью Карла. Шесть сотен крон — дьявольская плата за жизнь шестерых братьев. Серебро ещё надо было довезти до дома, а братья уже погибли. Дорога делала небольшой крюк, огибая затон. К реке убегала тоненькая нитка тропинки, заканчиваясь у просвета в камышах. Карл придержал коня и внимательно осмотрел берег реки. В воде с трудом угадывались очертания затопленной лодки. Карл остановил лошадей, сполз с коня, и, не раздумывая, вошел в ледяную воду.
Ноги, живот и грудь обожгло, но чувство загнанной дичи пропало, кровь заиграла в жилах, появилась надежда на спасение. Когда, наконец, показался оруженосец, мешки с серебром уже были погружены, и Зайлер оправлял в дикую скачку лошадей, ожигая их плеткой изо всех сил. Через пару минут лодка уже скрылась в камышах и немцы продолжали грести своими шлемами, выбираясь на стремнину реки. Зайлер не сомневался, что преследователи быстро догадаются обо всём. Но он надеялся, что они разделятся, часть бросится в погоню за четверкой лошадей, другие отправятся на поиски лодки. А разыскать место, где Зайлер причалит, им будет непросто. Судьба благоволила к Карлу, давала ему в очередной раз шанс остаться в живых.
* * *
Никита торопился. Сначала гнал свой караван в Пруссию так, что рабы добрались туда, измученные до полусмерти. Затем отдал приказ продавать их за бесценок торговцам живым товаром. Точно также распродали лошадей и другую добычу. Через три дня его отряд уже устремился к месту встречи с Валерой. Попутно разведчики обшаривали поселки в поисках сведений об отряде комеса. Никита выкупил из плена трех, чудом уцелевших поляков, из его отряда. Он платил за них такие деньги, что пруссы, живущие вдоль дороги, заподозрили Никиту в охоте за сокровищем, и дело чуть было не закончилось войной. Казалось, большая часть серебра уже вернулась к Никите в виде платы за рабов и добычу из Плоцка, но подозрительность язычников-пруссов была иррациональна. Три сотни русских были не по зубам для небольшого племени пруссов, а времени на союз с соседями явно было мало. К тому же недавнее столкновение с отрядом Олега оставило у пруссов чувство страха. Полсотни русских всадников уничтожили всех воинов соседнего племени, знающих окрестные леса, как свои пять пальцев, и забрали всю добычу, более двух тысяч крон. Молва о «карачевских волках» прокатилось по всему краю, обрастая страшными подробностями, несуществующими деталями, эпизодами из чужих боев. Олег-Муромец, знакомый пруссам по дошедшим год назад красочным песням и сказкам, обрел реальные, грозные черты. Прозвище Никиты все воспринимали как жестокую издевку над врагами, отчего его образ становился еще более жутким.
