— Ты мне не нужен. Охранник. Ха! Любитель «польских красавиц», — выговаривала она Никите, лежащему без сознания. Настасья, хозяйская дочь, принесла молока и простокваши, сидевшим за столом раненым охотникам Никиты, но не уходила, слушала с интересом. Охотники откровенно ухмылялись. Вадим, увидел, что хозяин не смотрит в его сторону и стал поглаживать Наську. Старший сын коновала подошел с ребристой палкой для глажки белья.
— Это у Окуня голова болит, отец её поберечь сказал. Тебя, Вадим, можно, — замахнулся он для удара.
— Всё понял, — хмуро ответил Вадим и убрал шаловливые руки.
— С тобой отдельный разговор будет, — сказал брат Насте. Ту как ветром сдуло.
Полька продолжала рассказывать Никите о его никчемности, тот не возражал, Окунь посмеивался, Сом зевал от скуки.
— Господа хорошие, у соседки пятистенок, а она одна доживает. Вас на постой с удовольствие примет, — обратился хозяин к Сому. Сом кивнул головой и они вышли. Никита блаженно улыбался в плену своих бредовых видений, Бажена продолжала свой монолог. Окунь кивнул Вадиму и они вышли во двор, подышать свежим воздухом. Никита снова очнулся, но не открывал глаза, слыша стервозный женский голос. «Это не Бася. Откуда ей здесь взяться. Как же мне хреново!», — подумал он.
— Бажена! Ты ангел, ты вернула меня к жизни, — заткнул Никита на мгновение фонтан красноречия польки.
— Кто такая Бася? — не выдержала девушка.
— Ты. Бажена, а уменьшительно Бася. Я был у вас в Польше, слышал, — грубо соврал Никита.
— Не верю! «Станиславский, блин!»
— Что именно неправда? То, что ты умна, очаровательна, смела и решительна?
— Бася — это Барбара, — примиряюще сказала полька.
— Вот как? Теперь буду знать. И никогда не ошибусь, — улыбнулся Никита, — позови хозяина, я страшно проголодался.
* * *
Три дня спустя пятеро путешественников уже были в дороге. Только Сом ехал верхом, остальные нежились в возках. В первом ехали Никита и Бажена, во втором — Окунь и Вадим. Сом держался в ста метрах впереди отряда.
С собой возьму чуть-чуть ржаного хлеба, Уйду туда, где птичий слышен звон, Где надо мною будет только небо, А все заботы отошлю я вон.
Никита нагло переврал Иванова — полька всё равно не знала первоисточник. Бажена благосклонно принимала ухаживания Никиты, тот считал, что играет, на самом деле был уже неравнодушен к молоденькой девушке. Как и все жители 21 века, Никита был любитель гигиены, хотя это и не приняло у него форму абсурда, вредную для здоровья. Насмотревшись местных «чистюль», ходивших в баню раз в две недели, наслушавшись разговоров о западных немытых дикарях, Никита был очарован чистоплотностью польки. Две совместные помывки в бане дали ему к тому же возможность налюбоваться чудесными формами Бажены.
— Что это было? — недоуменно спросила девушка.
— Стихи.
— А «завывал» ты зачем?
— Так принято, — невесело ответил Никита и подумал: «Не доросли ещё здесь до поэзии. То ли дело древние греки! Пять тысяч лет из уст в уста передавали два огромных тома поэзии Гомера, пока в 15 веке наконец удосужились записать. Не ленились учить наизусть! Культура!»
— Ты расстроился? Это был важный заговор на удачу? — нежно прильнула к Никите полька.
— Почему заговор?
— Похож. Заговоры обычно такие … как будто смысл есть, а его никто не поймет. Чтобы колдунья могла как ей угодно повернуть. К тому же ты «раскачивался» и «завывал».
— Считай, что это заговор. Но разве заговор могут творить все? У нас позволено творить только «избранным».
— Избранным кем?
— Не знаю. Например, если «избранный» раскрасит синей краской квадрат, то это будет стоить огромные деньги, а если я нарисую зеленый — никто даром не купит.
— Что тебя так возмущает, Никита?! Синяя краска очень редкая и дорогая. Когда приедем в Трубецк, сходим вместе в торговые ряды, сам убедишься — синяя ткань втрое дороже зеленой. Это все знают.
Никита рассмеялся. Бажена обрадовалась тому, что его недовольство ушло. И они продолжили свой дорожный, пустой разговор ни о чем. И не беда, что разница культур не позволяла понять друг друга, важен был не смысл, а интонации, жесты, улыбки, а часто и молчание, которое было важнее слов.
