Остальные испугались опасной дороги, договорились с Коробовым о небольшом займе, стали работать на лесоповале. Мышкина посадили под домашний арест. Светлана ограничила его передвижения, после попойки, знаменующей торжественную встречу победителей половцев. На нее пригласили взводных, и пьяная молодежь распустила языки. Всё предстало перед Светланой в преувеличенной, гротескной форме. Мышкин был даже рад аресту, он получил формальный повод не участвовать в военных приготовлениях. Его психологический кризис ещё не закончился.
— Ради кого мы воюем? Кому нужна свобода? Рабам, которые сами не желают бороться? Мы освободили полторы тысячи человек из Карачева. Ни один добровольно не пошел воевать с половцами, — обосновывал он Олегу в десятый раз свое нежелание продолжать войну, прихлебывая пиво на очередной, вечерней посиделке.
— Жители были подавлены ужасами штурма Карачева, Бесконечный, голодный месяц в дороге, гибель родных и близких, унижения — люди были в шоке, им нужно было прийти в себя. Уже через неделю я завербовал больше полусотни. А после курского триумфа, люди сами начали проситься в отряд, — возражал ему Олег.
— Не оправдывай этих жалких людишек. Они любят состояние рабства. Это природные рабы. Сначала варяги, потом монголы. Какая для них разница? Из полутора тысяч завербовалось не больше десятка. Большая часть пришла в отряд из тех, других двух сотен пленников. Пока не побудут в рабстве у половцев, не перестанут бояться смерти, нечего от них ждать! А дружинники? Это форменные бандиты. Покупают рабов у половцев! Это им мы будем помогать в битве при Калке? Я их лучше сам передушу, своими собственными руками, — совсем разошелся Мышкин.
— Мы и так уже нагадили предкам. Сначала в Карачеве дружину уничтожили. Теперь в Курске.
— В Курске огромная дружина, больше пятисот человек. Мы всего сотню побили, и полсотни в плен забрали, — как бы, возразил Мышкин.
— Здесь у нас свобода выбора. Мы сами себе выбираем дело своей жизни. Нет правительства, которое засунет тебя в дерьмо и заставит расхлебывать, — начал философствовать Олег.
— Да, власть слаба! А мы с тобой самовластные разбойники!
— Здесь ты прав. Источник власти разбой. Самый большой разбойник царь, — засмеялся Олег.
— А смерды терпят, и будут терпеть дальше власть бандитов-варягов! Пока не наступит семнадцатый год.
— Возьми у Коробка историю. Почитай. Здесь восстание за восстанием. Новгород, Киев, Суздаль, народ умирал за свободу, а ты — рабы! У бандитов-варягов мечи, а мужики с топорами! Только после восстаний законы «руськой правды» стали смердов за людей считать.
— Но судили все одно варяги.
— Да-а … Посиделки за столом в беседке заканчивались обычно одним и тем же, приходил Никита, и вместо пива приходила очередь самогона.
— Сегодня, Никита, мы тебя заждались, — вместо приветствия сказал Олег.
— Ты утром кросс пропустил. Разленился, скоро жирок нагуливать начнешь, — упрекнул его Никита.
— Таким худым, как ты, мне что-то совсем не хочется стать. Конь меня носит пока, бабам я нравлюсь, а мышечной нагрузки мне с лихвой хватает, целый день беготня — учу и тебя, и твоих охотников уму-разуму.
— Сразу обиделся. Утром, по холодку, это же в удовольствие полчаса побегать!
— Ты, Никита, какой-то двужильный! Утром кросс, потом с охотниками целый день в лесу, вечером с механиками, до самой зорьки над арбалетами колдуете, — сказал Мышкин.
— Ты упустил кое-что! Он после бутылки самогона, выпитой с нами, на троих, ещё травки курнёт. А потом со своими двумя хохотушками всю ночь колобродит, — с долей зависти добавил Олег.
— Светлана свою служанка Любушку, каждый день посылает тебе постель стелить. Впустую? — удивился Мышкин. Олег промолчал. Никита ткнул его кулаком в бок и весело засмеялся.
— Сидели смурые, пили пиво. Под самогон веселее дело пошло? Не успели мужчины уговорить полулитру, как появилась Светлана и увела Мышкина. Почти сразу появилась её служанка, Любаша. Олег не мог отказать пышнотелой красавице. И хотя его постоянные домогательства к ней вызывали зависть всего свободного женского населения, утверждать, что Олег добился своего, не мог никто.
