— А может быть, я вовсе и не пират, мистер Ланселот, — сказал я, — а, скажем, например, школьный учитель. — И улыбнулся ему пиратской улыбкой Благочестивого Джона.
Мистер Ланселот склонил голову на другое плечо и прикрыл один глаз, разглядывая эту улыбку, как разглядывал бы скворец чугунного червя. Потом он подхватил мою тарелку, хотя я не успел ее очистить, и, ни слова не вымолвив, вышел.
Назавтра пищу мне принес и проверил повязку человек по имени Уилкинс. Был это, мягко выражаясь, не очень-то приятный субъект, хотя с обязанностями костоправа справлялся вполне. На китобойце всякий может вправить вывих, остановить кровь или приладить искусственную конечность. Все это входит в круг обязанностей китобоя, равно как, скажем, установка новых мачт у берегов Японии, если старые унесло штормом аж в Калькутту. В противоположность мистеру Ланселоту, который всегда был сдержан, как то приличествует старшему помощнику, Уилкинс, простой матрос, мог любого заговорить до полусмерти; при этом он вплотную придвигал к лицу собеседника свою плоскую физиономию под кумачовой налобной повязкой и, выгнув туловище, точно китайский борец, весь подергиваясь, хватал тебя пальцами за локоть, плечо, загривок — тут уж добра не жди. Это был человек, в которого словно ударила молния и все никак не могла найти выход, то и дело вдруг просверкивая в его взгляде. Был он полукровка, вернее, многокровка (негритянско-китайско-индейская и бог знает, какая еще, помесь), толстые африканские губы, постоянно растянутые в улыбке, угольно-черные глаза скошены под острым углом. Откуда у него такая фамилия — Уилкинс, — сказать не могу. Дело в том, что половина команды звала его Яванский Джим, а были и такие, которым он был известен как Ник Живая Ртуть. На мои вопросы он без дальних хитростей отвечал (сам при этом, однако, подмигивая и тем опровергая собственные слова), что, мол, никаких чернокожих рабов в трюме нет и что женщина отродясь не ступала на палубу «Иерусалима». Я вскоре догадался, что он прежде плавал с пиратами и приставлен ко мне для удостоверения моей пиратской личности. За дверью каюты я замечал на переборке длинную, изогнутую тень мистера Ланселота — он подслушивал.
Я сразу понял, что и против Уилкинса сохраняю все свои преимущества. Он состоял в команде, был скован всякими сложностями, соображениями. Может быть, когда-то мистер Ланселот его пригрел; или капитан, ради его бедной матери, спас его от виселицы. Как известно было даже Боэцию — правда, он повернул это на богословский лад, — для такого человека, как я, не страшны сети, в которые попадается эта публика. Я, конечно, зависел от них, это верно — питаться в трюме крысятиной у меня пока охоты не было, — но я был к ним безразличен и, как лицо неизвестное, быть может, опасен, а потому неуязвим.
— Ты пришел сюда посмотреть, не узнаешь ли во мне знакомого пирата? Смотри же, приятель! Смотри хорошенько! — И я поднял лицо к самому его лицу.
Он ухмыльнулся — не настоящая улыбка, а кожаная улыбающаяся маска, лишенная всякого выражения, — но этот фокус был мне знаком. Я тоже ухмыльнулся, как зеркало.
Он задумался, хотя ухмылку с лица не согнал.
— Ты пират, это точно. Сразу видать. Только ты пират мне незнакомый. — И подмигивает.
— Глупо, мистер Уилкинс. Я маг и фокусник и по совместительству проповедник. — И мигаю ему в ответ.
— Точно, — говорит он. — Ты проповедник с фокусами, это ясно как божий день. И с доктором Флинтом, понятное дело, знаком.
— Да, и с Флинтом, — отвечаю. Меня немного беспокоило, что они так за это ухватились. При одной мысли о дьявольском кудеснике у меня на лбу выступал пот, оттого-то, верно, его имя и подвернулось мне на язык, когда я врал мистеру Ланселоту.
— Самый ловкий фокусник на свете, говорят. Был, пока не пропал. — Глазки его пристально наблюдали за мной сквозь узкие прорези век. Страх холодными толчками пробежал у меня вверх и вниз по спине. Я не сомневался, что в этом замечании содержится ловушка, но какая — одному небу известно.
— Пропал? — переспросил я, невозмутимый, как яйцо.
Он откинул голову и засмеялся. Вскоре после этого он ушел.
