Выяснилось, тем не менее, что она хочет
семьдесят тысяч. По тем временам это была ровно тысяча долларов. Однако в права
наследства она еще не вступила, поэтому деньги я должна была ей отдать через
пять месяцев. А к тому времени они обесценились в два раза. Я предлагала ей
тысячу долларов, как мы и договаривались, но она отказалась:
— Нет, семьдесят тысяч — так семьдесят тысяч. А
то Богородица мне не простит.
Так и стала я домовладелицей, а хозяйка укатила
в свой Кохтла-Ярве. Потому что там у нее был пьющий сын, требующий присмотра, а
другой, его брат-близнец, сидел в лагере за пьяную драку.
Как я любила, как обихаживала свой домик с
садом! Отец Ерм его освятил, по четырем сторонам света начертал кресты, покропил
святой водой, обошел по саду вокруг дома с иконой. Я ремонт в нем сделала,
проводку поменяла, газовую плиту ему купила, лампы, книжные полки, письменный
стол. Хотела даже второй этаж достроить: отодрать доски, которыми заколочены
окна, вставить рамы, оббить вагонкой. Подрядила трех офицеров из военной части:
они обещали регулярно подвозить мне, как генералу, стройматериалы и крепкую
солдатскую рабочую силу. И удалось мне это, как ни странно, благодаря
перегоревшим пробкам.
Они перегорели еще во времена “до плиты”, а
стояла зима, а в доме были мои дети, и без электричества мы были обречены если
уж не на голодную смерть, то на сухой паек с ледяной колодезной водой. Я
выскочила на улицу, чтобы позвать на помощь кого-нибудь из соседей, а там как
раз вышагивали, зорко поглядывая по сторонам, три бравых офицерика, и, как
выяснилось, шли они не просто так на праздную “побывку”, а целенаправленно в
поисках беленькой. А этой беленькой в ту пору у меня были большие запасы,
поскольку только на нее и можно было в Троицке что-то раздобыть: такая здесь
была и валюта, и такса. Видимо, вид у меня был такой искательный, что они
спросили меня:
— Чего ищем?
Я отвечаю:
— Да пробки.
А они говорят:
— Уважаемая, была бы бутылка, а пробку мы тебе
всегда раздобудем.
Я говорю:
— Бутылка у меня как раз имеется.
Тогда они погнали младшего по званию в военную
часть, и вскоре он вернулся с победой. Но мне все же показалось, что обмен
неравноценный, и я выторговала за ту же бутылку еще и установку этой пробки,
вплоть до включения света. Они так и спросили:
— Уважаемая, так вам еще и установку?
Прошли в дом, суетливо посовещались в темноте у
щитка, потому что пробка их оказалась какая-то бросовая, негодная пробка, и они
от досады даже принялись совать в щиток собственные пальцы, чтобы проверить
наличие электричества, но поспешно отдергивали и дули на них, подпрыгивая и
тряся руками, и все им не терпелось получить обещанное вознаграждение. В конце
концов они проявили смекалку и поставили жучок. Свет загорелся. Жучком оказался
ржавый кривой гвоздь гигантских размеров, одна только шляпка его была с добрую
пятикопеечную монету советского образца. Однако он все никак не хотел занимать
нужную позицию, а норовил самым бесполезным образом задраться вверх, и, как
только его выпускали офицерские пальцы, тянувшие его книзу, свет тут же и гас.
Поэтому он был зафиксирован в должной позиции при помощи сложнейшей
конструкции: в качестве груза на него повесили молоток, прицепив его с помощью
петли, сделанной из старого пояска от халата бывшей хозяйки, валявшегося тут же
на полу и обойденного суетой уборок. Довольные, со словами “дело мастера
боится”, они просительно замерли в ожидании мзды. Однако я не торопилась тут же
выставлять им на стол высококачественный товар за такую халтуру: я прикидывала,
не обойдется ли дело просто стаканом. Но они, ломая в руках шапки, стали
убеждать меня, что стакан для них — это так, только ноздри пощекотать, а вот
если я им презентую бутылку, то она пойдет у нас как аванс — в счет будущего:
— Уважаемая, ведь если что понадобится по
хозяйству или по строительству, так не скупясь запасайся горючкой и свистни
нам, так мы тебе по первому же свистку половину военной части организуем — и
бетон, и цемент, и кирпич, и доски, и солдат-строителей.
Они вышли из дома, и я видела из окна, как они
спускаются с холма, подпрыгивая и подскакивая, роняя в снег шапки, счастливо
хохоча и клубясь вокруг воздетой к небесам руки, в которой сияла вожделенная
горючка, сулящая мне в недалеком будущем целые хоромы. Наверное, им казалось,
что они ловко меня провели. А я была уверена, что это я мастерски заловила их
на крючок. Буду теперь их подманивать и распоряжаться: “А подать мне сюда
машину раствора и дюжину мастеровитых служивых!”. Но отец Ерм мне это
категорически запретил:
