Но я, повторяю, не президент, не Путин, не Воронин, не Саакашвили. И меня умеренно волнует судьба правительств. Меня волнует иное.
После кровавой войны в Абхазии, у нас дома почти год жила учительница из деревни близ Сухуми, девушка по имени Мимоза. Отец ее был грузин, мать абхазка. И воины обеих сторон конфликта, войдя в селение после победного боя, считали себя вправе обхамить и ограбить мирную семью, которая с какого-то бока непременно оказывалась вражеской. И теперь, когда из-за Кавказского хребта доносятся воинственные вопли, во мне закипает злость, потому что любая «патриотическая» истерика направлена против Мимозы. А ее спокойствие, ее право рожать своих детей и учить чужих для меня куда важней самых пафосных чиновничьих деклараций.
В последнее время в среде политических аутсайдеров стало модно говорить, что величие державы важнее прав человека. Я бы предпочел, чтобы эти корыстные «державники» жертвовали своими, а не чужими правами. А люди пусть живут так, как хотят. Хочется молдаванам влиться в Румынию — пусть вливаются. Нравится приднестровцам считать себя россиянами — пусть считают. А президенты и премьеры, озабоченные проблемой величия, пускай запомнят, что плетень, за которым семья Мимозы выращивает помидоры и виноград, выше и нерушимей любой государственной границы. Хотя бы потому, что человека создал Бог, а границу придумал чиновник.
На вкус и цвет товарища нет, кому что нравится. Я, например, не одобряю мат. Ну, не нравится! Думаю, без него вполне можно обойтись.
Нет, я не собираюсь ничего огульно охаивать. Бывает мат талантливый, артистичный, я бы даже сказал, изысканный. Но много ли в России таких мастеров? Раз (Юз Алешковский) — и обчелся. А остальные — глаза бы мои на них не глядели! Не люблю пьяный мат, дамский мат, желудочно-кишечный мат и, вообще, всю ту убогую грязь, которая чуть не ежечасно летит на нас с телеэкрана под видом сочной народной речи.
Поэтому я обрадовался, когда небольшая, но сплоченная группа женщин-депутаток предложила законом запретить нехорошие выражения во всех общественных местах. Кроме, разумеется, Государственной думы, поскольку наши избранники все равно неприкосновенны: они законы пишут, а для них закон не писан. Но в любом случае идея плодотворная: под ногами у нас столько мусора, что еще и воздух засорять мусорными словами чистое варварство.
И момент для законопроекта выбран подходящий. Все прочие проблемы практически решены: живем здорово, ВВП растет, вот-вот догоним Португалию, зарплаты перехлестывают через край, инвесторы рвутся в Россию, толкаясь локтями и застревая в дверях, счастливые пенсионеры выходят на улицы, чтобы сообща поблагодарить правительство за отмену льгот, многодетные матери торжественно клянутся рожать еще и еще. В условиях всеобщего благоденствия чем и заниматься парламенту, если не матом?
Словом, идея своевременная.
Но не зря говорят, что дьявол прячется в деталях. Детали меня здорово смутили. Мне показалось, что дамы с Охотного ряда не продумали свое предложение до конца.
Допустим, они предложат законопроект. Но как он будет выглядеть?
Запретить мат?
Правильно!
Но тут же встанет вопрос: а что такое этот запретный мат? Ведь если точно не определить, что именно возбраняется, суды потонут в исках. Кто-то решит, что слово «черт» нецензурное, а кому-то, напротив, покажется, что без привычных наименований жизненно важных органов мы не сумеем внятно объяснить молодым поколениям, чем конкретно женщины отличаются от мужчин. И чтобы предложенный документ стал не беззубым протоколом о намерениях, а строгим законом, в нем должны быть перечислены все до единого подлежащие запрету термины и словесные обороты. Справятся ли наши депутатши с такой лингвистической задачей? Хватит ли у них квалификации? А вдруг что упустят?
Но ведь и дальше будет не легче.
Согласно парламентскому регламенту законопроект поставят на обсуждение. Что начнется! Никто из законодателей не захочет остаться в стороне. Документ разбухнет от дополнений — один Владимир Вольфович внесет сто восемнадцать поправок. Все прочие законы зависнут в Думе на годы.
