— Почему ты считал звезды, Ганиль?
— Мне… мне хотелось знать, Я всегда любил счет, числа, таблицы действий. Поэтому я и стал Механиком.
— Да. Теперь: тебе ведь уже тридцать, и уже четыре месяца как ты Мастер. Задумывался ты когда-нибудь — Ганиль, что если ты стал Мастером, это значит: в своей профессии ты знаешь все? Отныне до самой смерти тебе уже не узнать ничего больше. Больше просто ничего нет.
— Но Главные…
— …знают еще несколько тайных знаков и паролей, — перебил, его Миид тихим и ровным голосом, — и, конечно, у них есть власть. Но в своей профессии они знают не больше, чем ты… Ты, может, думал, что им разрешено вычислять? Нет, не разрешено.
Ганиль молчал.
— И однако, Ганиль, кое-что еще узнать можно.
— Где?
— По ту сторону городских стен.
Прошло немало времени, прежде чем Ганиль заговорил снова: — Я не могу слушать такое, Миид. Больше не говори со мной об этом. Предавать тебя я не стану.
Ганиль повернулся и зашагал прочь. Лицо его искажала ярость. Но огромное усилие воли понадобилось для того, чтобы обратить эту ярость, казалось бы, беспричинную, против Миида, человека столь же уродливого духом, сколь и телом, дурного советчика и прежнего, ныне утраченного друга.
Вечер оказался очень приятным: веселье било из Ли ключом его толстая жена обращалась с Ганилем как с родным сыном, а Лани была совсем кроткой и сияла от радости. Юношеская неуклюжесть Ганиля по-прежнему вызывала в ней непреодолимое желание его поддразнивать, но, даже поддразнивая, она как будто просила его о чем-то и еду уступала; казалось, еще немного — и весь ее задор превратится в нежность. В какой-то миг, когда она передавала блюдо, рука ее коснулась его руки. Вот здесь, на ребре правой ладони, около запястья, одно легкое прикосновенье — он помнил это так ясно! Сейчас, лежа в постели в своей комнате над мастерской, в кромешной темноте городской ночи, он застонал от переполнявших его чувств, ухаживанье — дело долгое, протянется месяцев восемь, самое меньшее, и все будет развиваться очень медленно и постепенно — ведь речь, как-никак, идет о дочери Главного. Нет, думать о Лани просто непереносимо! Не надо про нее думать… думай… про Ничто, и он стал думать про Ничто. О круге. О пустом кольце, сколько будет 0, умноженное на I? Столько же, сколько 0, умноженное на II. А если поставить I и 0 рядом… что будет означать I0?
Миид Светлокожий приподнялся и сел в постели; каштановые волосы, падая на лицо, закрывали его голубые глаза, и он, откинув их назад, попытался разглядеть, кто мечется по его комнате. Сквозь окно пробивался грязно-желтый свет раннего утра.
— Сегодня День Отдыха, — проворчал Миид, — уходи, дай мне спать.
Неясная фигура воплотилась в Ганиля, метание по комнате — в шепот. Ганиль шептал:
— Миид, посмотри!
Он сунул Мииду под нос грифельную доску:
— Посмотри, посмотри, что можно делать этим знаком, который обозначает Ничто!
— А, это, — сказал Миид.
Он оттолкнул Ганиля с его грифельной доской, спрыгнул с постели, окунул голову в ледяную воду в тазу, стоявшем на сундуке с одеждой, и там ее подержал. Потом, роняя капли воды, он вернулся к кровати и сел.
— Давай посмотрим.
— Смотри, за основу можно принять любое число — я взял XII, потому что оно удобное. Вместо XII, посмотри, мы пишем 1–0, а вместо ХIII — 1–1, а когда доходим до XХIV, то…
— Ш-ш!
Миид внимательно перечитал написанное. Потом спросил:
— Хорошо все запомнил?
Ганиль кивнул, и тогда Миид рукавом стер с доски наполнявшие ее красиво выписанные знаки.
— Мне не приходило в голову, — заговорил он опять, — что основой может стать любое число, Но посмотри: прими за основу Х — через минуту я объясню тебе почему — и вот способ сделать, все легче. Вместо Х будет писаться 10, а вместо XX — 20, но вместо XXII напиши вот что, — и он написал на доске «22».
Ганиль глядел на эти два знака, как зачарованный, Наконец, он заговорил каким-то не своим, срывающимся голосом:
— Ведь это… одно из черных, чисел?
— Да, ты, Ганиль, пришел к черным числам сам, но как бы через заднюю дверь.
Ганиль, сидевший рядом, молчал.
— Сколько будет CXX, умноженное на МСС? — спросил Миид.
