Чем ближе подходила она к зданию на Петровке, тем четче вырисовывалась схема. Нильский - Богомолец, Плешаков и Дыбейко - Валера Липецкий. Это два луча, исходящие из одной точки под названием "Юрий Симонов". Симонов чем-то страшно провинился перед командой Богомольца, но, поскольку сам он ни с какой криминальной структурой не связан, к кому он мог обратиться за помощью? Уж понятно, что не к милиции, ведь провинность перед Богомольцем наверняка карается Уголовным кодексом. Значит, к кому? К человеку, которого он давно знает. К человеку, имеющему хорошие связи в преступном мире. К человеку, у которого есть реальные возможности помочь. К Петру Степановичу Дыбейко, своему земляку.
А что должен сделать в ответ Петр Степанович? Разумеется, взять под крыло и помочь. Но не безвозмездно. Откуда у Симонова деньги на обустройство новой жизни? Даже если он не делал пластическую операцию, ему пришлось платить за новый комплект документов. Трудно предположить, что он живет со старым паспортом, нигде не прописанный и не зарегистрированный, на птичьих правах, ежедневно подвергая себя риску подвернуться под какую-нибудь проверку. В таких условиях он мог бы жить и без посторонней помощи. Если он обратился к Дыбейко, стало быть, хотел для себя участи более стабильной, безопасной и благополучной. И ежели добрый дядя Петр Степанович ему все это обеспечил, то за что? За какую мзду? На каких условиях? Эх, знать бы точно, делал Симонов пластику или нет! Хорошая операция стоит очень дорого, и если Валера Липецкий дал команду все это устроить для Симонова и оплатить, то, надо полагать, планы у него в отношении бывшего взрывника-шахтера были серьезными.
Нет, все-таки Симонов должен был позаботиться об изменении внешности, документы документами, а бьют, как говорится в старом анекдоте, по роже, а не по паспорту. Где гарантия, что люди Богомольца не обзавелись его фотографиями и не ищут его по всем улицам всех городов России? Нет такой гарантии. Воровское братство крепкое, и информационные связи в нем отлажены - милиция только от зависти вздыхать может. Как только кто Симонова увидит - через час Богомолец об этом узнает, это и к гадалке не ходи. Но если Симонов сделал операцию, то почему сам не поехал в Камышов, почему послал вместо себя Ремиса? Боялся, что мать узнает? Возможно. Недаром же говорят, что матери узнают своих детей не глазами, а сердцем. И потом, есть еще голос, манера говорить, привычные жесты, мимика, походка. Однако Сережа Зарубин утверждает, что незнакомец, приезжавший в город в конце мая, к Клавдии Савельевне не заходил, с ней не разговаривал и не встречался. Так мог бы повести себя только сын, опасающийся разоблачения. Ремису-то чего бояться? Его Клавдия Савельевна никогда прежде не видела. Зашел бы, поговорил с одинокой женщиной, спросил, какие у нее нужды, чем помочь... А он все сделал сам, распорядился, деньги оставил и уехал. Очень похоже на Симонова. Выходит, Ремис оказался в Камышове в это же время совершенно случайно? И цель его поездки тоже совершенно случайно оказалась такой же, как у Симонова? И тип внешности у них одинаковый тоже случайно?
Да нет же, нет! Не бывает так... Или бывает?
* * *
Больше всего на свете ей не хотелось сейчас столкнуться с начальником. Афоня наверняка начнет спрашивать, что сделано по сатанистам, а ей в ответ придется либо врать и нести всякие небылицы, либо признаваться, что работала она вовсе не по сатанистам, а по Симонову, и выслушивать потом все причитающиеся ей за самодеятельность нравоучения, плавно перетекающие в выволочку.
Она на цыпочках прокралась к себе, заперла изнутри дверь и набрала внутренний номер Короткова. Телефон не отвечал. Тогда она позвонила ему на мобильник.
- Ты где? - громким шепотом просипела она в трубку.
- На выезде, - коротко ответил Юра. - А ты чего сипишь? Простыла, что ли?
- Я от Афони прячусь. Не знаешь, он на месте?
- Уехал. Не вынес разговора со мной. Подробности письмом.
- А Гмыря? Ты с ним разговаривал?
- Да. Обещал подумать.
Настя повесила трубку, включила электрический чайник, насыпала в чашку растворимого кофе. Дожила! Вынуждена прятаться от начальника, вынуждена врать ему, выкручиваться. Как хорошо было с Колобком-Гордеевым, он все понимал, ему не нужно было пускать пыль в глаза, к нему можно было прийти с самой невероятной версией, и он с готовностью ее обсуждал, обсасывал со всех сторон, и ему совершенно неважно было, кто выдвинул ту версию, которая в конце концов привела к успеху, - он сам или кто-то из подчиненных. Он работал на результат, а не на собственную репутацию. А Афоня совсем другой, для него важно только его мнение и мнение руководства о нем самом, все прочее его мало заботит. И что же ей, подполковнику милиции на пятом десятке лет, отныне придется постоянно быть начеку, хитрить, недоговаривать, изворачиваться, как будто она - маленькая шкодливая девчонка, а не старший оперуполномоченный, проработавший в системе МВД девятнадцать лет, из них пятнадцать - в уголовном розыске? Уйти она не может, работа рядом с давно знакомыми людьми, которых она любит и которым доверяет, для нее настолько важна, что перевешивает нелюбовь к начальнику; Но работа под руководством Афони будет постоянно требовать от нее поступков, от которых она сама себе становится противна. А если уйти, на новом месте можно получить точно такого же Афоню, если не хуже, но рядом не будет ребят...
