Руки Дезире перехвачены в запястьях веревкой, другой конец которой пропущен сквозь лебедку на потолке и привязан к вбитому в стену крюку. Босые ступни висят в нескольких дюймах над полом. Но я благодарна за то, что ее конечности целы и, похоже, не переломаны. И еще за то, что она может мотать головой, когда я распутываю сначала узел вокруг крюка, а после высвобождаю ее запястья. Веревка так глубоко впилась в кожу, что из-под нее сочится сукровица, но и это ничего. Царапины неглубоки, шрамов не останется. Чем не повод для благодарности? Зато ее лицо…
На языке прыгают рифмы, простые, как из детского стишка:
…чрез весь сад зовет сестру:
— Ты по мне скучала?
Обними сначала!
Что синяки? — пустяк, родная:
Я сладким соком истекаю
[58].
— Я такая уродина, Фло, — шепчет сестра, заметив, как я содрогнулась. Из опухших, глянцево-алых щелок катятся слезы. — Он обещал, что если… что если я буду послушна… пойду с ним, не буду кричать… он меня не тронет, но он… он меня все равно… — судорожно всхлипывает Ди. — Потому что слово, данное рабыне… ничего не значит… И теперь я… теперь…
— Все заживет, Ди! Ты снова станешь красавицей.
Лицо — тоже пустяк. По крайней мере, он не расплющил ей нос и не свернул челюсть, да и зубы влажно белеют сквозь трещину в заскорузлой ране, которую представляет собой ее рот. В уголках губ выступила кровь. Как же больно было кричать, откликаясь!
— Ты отыщешь меня повсюду. Да, Фло?
— А ты как думала? — бормочу я, обнимая ее за плечи.
Она вскрикивает. Черный шелк превратился на спине в лохмотья, а там, где ткань уцелела, пропитался кровью и стал жестким, как картон. Струпья темнеют в прорехах, почти сливаясь с цветом траура. Вот почему я их сразу не разглядела.
— Кто это сделал, Ди? — хриплю я. — Который из трех?
— Младший, — слышится невнятный шепот. — Но, Фло, этого не может быть… Он ведь мертв!
Может, и еще как.
Закрываю лицо руками, пытаясь сдержать хохот вперемешку с рыданиями. Дура, о, какая же я дура! Почему я раньше не догадалась?
Роза не наводила тень на плетень, она объяснила все предельно четко. Неоконченные земные дела… Я подумала о желаниях, а она-то имела в виду совсем иное. Два плюс один равняется три. Это же так просто! Столько времени мы с Джулианом потратили, препираясь на пустом месте. Он склонял меня к рационализму, я отбивалась, как могла, заслоняясь верой в волшебство, а ответ-то лежал ровнехонько посередине! Нет, мы имеем дело не с живым мертвецом, а с тем, чей труп никто не видел своими глазами.
С третьим братом, якобы погибшим на поле боя.
С Гастоном Мерсье.
Из моего открытого рта вырывается не вопль, а какой-то пронзительный скрежет, ведь издаю его не я, а бабочка, что бьется у меня в груди. Гастон, Гастон, Гастон. Я пожелала бы ему смерти сотни раз, я стерла бы каждую секунду его существования, я развела бы его родителей по разным спальням в ночь, когда он был зачат. Пусть его не станет. Пожалуйста, пусть его не станет прямо сейчас.
Словно в ответ на мольбы на лестнице звучит выстрел. Поймав резкий звук, как мячик, эхо швыряет его от стены к стене, пока он не затихает. Взвизгнув, сестра жмется ко мне.
— Все хорошо, Ди, — говорю я, потому что так оно и есть. Теперь, когда сбылось третье желание, все будет хорошо.
Джулиан рассудил мудро, оставшись сторожить лестницу. Костяная рука Смерти направляла его револьвер точно так же, как в ночь моего дебюта она водила ножом Жанно, нанося рану за кровоточащей раной. Из этой истории мистер Эверетт выйдет героем. Рыцарем, одолевшим демона-губителя. А вдруг победа опьянит его настолько, что во хмелю ликования он возьмет в жены спасенную им деву? Но этого мне уже не узнать, потому что мое сердце, наверное, сейчас остановится… А затем, с разницей в несколько секунд, раздаются еще два хлопка. Резкие, звонкие, будто кто-то щелкает в воздухе плетью.
Встрепенувшись, я прислушиваюсь к звукам, доносящимся с лестницы, — крик боли, переходящий в рычание, торопливые шаги, ругательства, возня. Вскакиваю. Вслед за мной, постанывая, поднимается Ди. Перепуганная, она шепчет:
— Что там, Фло?
— Н-не знаю, — холодею я.
