— Кто-то здесь уже ступал, — негромко замечает Джулиан. — Нужно действовать осторожно…
Опередив его, я взлетаю на крыльцо в вихре хрупких бурых листьев и что есть сил дергаю за ручку двери. Она поддается. К счастью или на беду, дверь незаперта.
— Там может быть засада! — летит мне в спину запоздалый окрик, но я уже в коридоре и мчусь к размытому пятну света.
Половицы взвизгивают, и если в недрах дома притаился Габриэль, он меня услышал. Ну и что с того? Пусть выходит, он-то мне и нужен. Коридор для прислуги открывается в просторный холл с высоким потолком. Окно над парадной дверью не зашторено, и через него внутрь холла натекает белесая муть. Но даже этого тусклого, сдобренного туманом света хватает, чтобы разглядеть черно-белые плиты пола, закутанные в чехлы диваны и развешанные по стенам картины. Сослепу я принимаю их за второсортные копии Фрагонара и, лишь приглядевшись, отвожу глаза, пораженная бесстыдством сюжетов.
У лестницы стоят на карауле китайские вазы с пальмами. Пожелтевшие листья обвисли, местами скукожились. Пальмы не поливали больше месяца. Пока шло следствие, Габриэль залег на дно и не навещал свое логово. Неужели мы понапрасну проделали этот путь? И он уволок мою сестру в другое место, в тот же Уоппинг, далеко отсюда?
— Флора, что вы о себе думаете?
Гулко топая по мрамору, в холл вбегает Джулиан. Не нравится мне, как он держит револьвер — на отлете, напряженно вытянув руку. Его поза кажется чересчур манерной, но в то же время он поглядывает на оружие с плохо скрываемой опаской, как на бешеную тварь, которую во избежание укусов следует держать от себя как можно дальше. Но быть может, у британцев так принято?
— Габриэль может прятаться где угодно. Проявите хоть толику благоразумия!
Отмахиваюсь от упреков:
— Если он здесь, я буду только рада. Много хуже, если его здесь нет. И моей сестры тоже… Дезире! Дезире, ты здесь?
Поколебавшись, Джулиан вторит мне. Мы зовет ее на два голоса, выкликаем до хрипоты, но дом равнодушно молчит. Слыхал он и не такое. Если это то самое место, что запечатлелось в памяти Летти как чертоги сатаны, здесь привычны крики отчаяния.
Но когда я почти теряю надежду, откуда-то сверху доносится слабый стон. Касаюсь груди Джулиана, вслушиваюсь. Стоны сменяются булькающим криком, в котором можно разобрать мое имя.
Мы бросаемся к парадной лестнице. Она уходит вверх, изгибаясь, как шелковая лента, и, как шелк, скользит под ногами.
— Ты там? — кричу я, задрав голову, и эхо приносит неразборчивый ответ:
— Боже, Фло, забери меня отсюда!
Слова доносятся как через мокрую тряпку. Наверное, ей заткнули рот кляпом и она не сразу его выплюнула.
— Габриэль рядом? Он тоже там? — вопрошает Джулиан на бегу.
Дезире срывается на жалобный визг.
— Кто это, Фло? — частит она. — Кто там с тобой?
Добежав до третьего этажа, я перевожу дыхание, потому и отвечаю не сразу:
— Это мистер Эверетт… Джулиан… он пришел тебе помочь…
— Нет! Нет, Фло, не надо, пожалуйста, пожалуйста, пусть не заходит!!
В ее стоне столько ужаса, что он чуть не сбивает меня с ног. Перила больно врезаются в спину, там, где корсет уже не защищает кожу. Цепляюсь за резной ананас на деревянном столбике, мимоходом оглядываюсь через плечо. Мраморные плиты кажутся мелкими, как поля шахматной доски. Джулиан протягивает мне руку, помогая обрести равновесие.
— Пойдемте?
— Нет, вы останетесь здесь. Моя сестра не хочет вас видеть.
Что-то в моем тоне отметает его возражения прежде, чем он успевает их высказать.
— Хорошо, я вас посторожу, — соглашается Джулиан и, нервно поигрывая револьвером, вышагивает по просторной лестничной площадке.
Устремляюсь по коридору, вздымая облака пыли, и распахиваю каждую дверь, пока в одной из комнат не замечаю слабое шевеление. Ди встречает меня всхлипом, совсем тихим, как у наплакавшегося ребенка.
— Сейчас, милая, сейчас я тебя вызволю, — приговариваю я, проскальзывая в затхлую тьму.
Огонек газа вспыхивает, освещая комнату, и становится ясно, что Дезире мямлила не из-за кляпа.
В раннем детстве меня приучили, отходя ко сну, перечислять все, за что я благодарна Богу, пока не пришла Роза и не объяснила, что Ему нет ни малейшего дела до моего лепета. Но сейчас тот милый, почти забытый обычай приходит мне на выручку.
