На этот раз, встретив его настойчивый язык таким же безудержным порывом, она почувствовала, как его рука скользнула вверх и легла ей на грудь. Уверенными, обдуманно-дразнящими движениями он, словно скульптор, измерял и разминал ее грудь, пока девушка не выгнулась протестующе. Зная лучше, чем она сама, о чем она просит, он наконец одарил своим вниманием чувствительный кончик ее груди, нежно пощипывая его, так что вскоре ему в ладонь уперлось отвердевшее острие.
И снова он прервал поцелуй, едва не пересиливший потребность его организма в кислороде. Он дышал прерывисто, кровь мчалась по жилам в бешеном темпе, в такт мерным ударам океана о прибрежные скалы. Женщина под ним, увлекавшая его к еще не изведанным высотам наслаждения, извивалась от легчайшего его прикосновения, и это возбуждало его еще больше. Невозможно было ошибиться, но он хрипло спросил:
– Жюли?
– Да? – шепнула она, и их глаза встретились.
– Хочешь, чтобы я был с тобой сейчас?
– Да, – шепнула она, на этот раз – с нетерпением. Все было ясно, ее согласие подтвердили и ее руки, притянувшие его к себе.
Он сопротивлялся, напрягая все мускулы, и вглядывался в ее глаза, ища следы сомнения, но их не было.
– Ты уверена? – спросил он, предлагая ей последнюю возможность отступить.
– Конечно, уверена, – сказала она. И вдруг, неожиданно для себя самой, ляпнула:
– Эрик, я же люблю тебя.
Он не шевельнулся, он застыл над нею, окаменев в борьбе с земным притяжением и с притяжением инстинкта. И все же она почувствовала, что ее слова поразили его до мозга костей. Очень медленно он выпрямился и сел рядом с ней, глядя на океан. Холодок разочарования подкрался к Жюли, проникая в самую душу.
Эрик глубоко дышал, стараясь восстановить утраченный самоконтроль. Вожделение затмило ему разум, иначе бы он сообразил, что такая женщина, как Жюли, не станет отдаваться мужчине без любви. Это он во всем виноват. У него были определенные обязательства по отношению к ней, потому что он втравил ее в эту чертову помолвку. А он не выполнил свой долг перед нею. И вот теперь она страдает. Настоящие чувства приносят настоящую боль. Он никогда, ни за что не хотел причинять ей боль:
Рядом с ним Жюли села на траве и рывком опустила платье. Она была в ярости! Она вывернула перед ним душу – еще раз! – а он снова оттолкнул ее. А теперь имеет наглость сидеть с таким спокойным видом, черт его побери Жюли было стыдно, она так разозлилась, что не могла говорить.
– Все это зашло слишком далеко, – сказал Эрик.
– Наоборот! – воскликнула Жюли. – Недостаточно далеко, совсем недостаточно.
– Я не хотел, чтобы ты меня полюбила.
– Что поделаешь, – ответила она. – Бывает. Я же не нарочно.
– Ты уверена?
Жюли прищурилась:
– Ты на что намекаешь?
– Я все думаю, не настроила ли ты сама себя, – сказал он ровным тоном. – Ты живешь словно в сказке, сидишь у себя в башне и веришь в любовь, как в шестнадцать лет.
Это было уж слишком! Жюли вскочила на ноги, подбоченившись и глядя на Эрика сверху вниз.
– Да как ты смеешь меня осуждать! Да, я все еще верю в любовь, потому что она действительно существует! Я любила тебя, когда мне было шестнадцать, и сейчас люблю, и – Господи, помоги мне! – я любила тебя все это время. Как же мне не верить в любовь?
Ее занесло, и она уже не могла остановиться.
– Слушайте, вы, Ваше Высочество! Может, я и живу сейчас в башне, но я много лет проработала в самом обыкновенном городе. Вот уж где реальность, так реальность! Я видела, как дети чахнут от недостатка любви, цепляются за нее, как утопающий цепляется за соломинку, спасаются теми крохами, которые перепадают им от учителей и других доброхотов, которым на них не наплевать. Я видела супружеские пары, которые в самой трясине нищеты сохраняют надежду и достоинство, потому что у них есть любовь, – страстно продолжала Жюли. – Так что не надо меня обвинять, будто я живу в сказке, принц Эрик. Я верю в любовь, потому что своими собственными глазами видела и сердцем чувствую: только она одна может придать жизни смысл, принести покой и счастье.
Существует она, не сомневайтесь, и больше того – только любовь и имеет значение.
