Нэнси подняла глаза от альбома, повернулась в сторону гор и в эту минуту увидела Шона. Она приветливо помахала ему рукой, словно была в своем доме и приглашала гостя заходить.
— Я тебя ждала.
— Самоуверенная ты особа. — Он почувствовал на себе, словно ласку, нежный и таинственный взгляд Нэнси. В нем снова проснулось сильное желание, и Шон возненавидел себя за эту слабость.
— Не настолько, насколько мне хотелось бы, — она поднялась, положила альбом на камень и подошла к Шону.
— Хосе предупредил меня, чтобы я немедленно нашел тебя. Как видишь, я — здесь.
— Да. Мне нужно с тобой поговорить.
— Послушаем. — Шон, инстинктивно сохраняя дистанцию между собой и Нэнси, прилег на ограду.
Нэнси смотрела на него с притворным безразличием, Шон наблюдал за ней во всеоружии дерзкой улыбки. Оба пытались замаскировать свои чувства.
— Ты, кажется, недоволен?
Шон прикурил сигарету и глубоко затянулся.
— Не люблю игры в загадочность, — выразил он неудовольствие, вдыхая дым. — Вчера на площади я был в двух шагах от тебя. Во всяком случае, ты знала, где меня найти. К чему было городить весь этот огород?
— Я вовсе не играю в загадочность.
— Что же ты тогда делаешь?
— Действую, как принято на Сицилии.
— Это нечто особенное?
— Тебе этого не понять. Никому это недоступно, кроме тех, кто родился здесь, у кого этот остров в крови, — она словно только сейчас осознала собственные корни. — Тебе не понять, что я ни за что не стала бы искать встречи с тобой, хотя должна сообщить очень важную вещь. — Нэнси стояла гордая и суровая. Он тоже встал и недоуменно продолжал смотреть на нее, чувствуя себя неловко перед такой гордыней.
— Я люблю Нью-Йорк и надеюсь вернуться туда. Надеюсь, потому что без этой надежды я сойду с ума. Но факт остается фактом, ты ведешь себя с безразличием варвара по отношению к нашим традициям, — упрекнула она, давая выход своей ярости, — присутствие Шона тревожило и подавляло ее. — Твои американские ботинки ступают по развалинам, которые две тысячи лет назад были форумом Селинунте, здесь просвященные люди обсуждали проблемы философии и математики.
— Я думал, ты любишь только Нью-Йорк, — сказал он обезоруживающе просто.
— Я люблю Нью-Йорк, но я сицилийка.
— Ты прекрасна, — прошептал он на одном дыхании, — и я хочу тебя. — Шон приблизился к ней и тут же раскаялся в сказанном.
— Если бы я тебя хотела, ни за что бы тебе в этом не призналась, — ответила она, хотя на самом деле мечтала, чтобы он обнял ее и поцеловал. В этот момент все ее принципы улетучились, она забыла даже, что Сэл с минуты на минуту мог появиться здесь и застать их. Шон отошел подальше, поднял и швырнул в сторону камень, словно точно так же хотел отбросить подальше непреодолимое желание.
— Так ты собираешься сказать, зачем позвала меня? — спросил он ослабевшим голосом.
Нэнси удовлетворенно улыбнулась. Шон в нее влюблен, ей этого вполне достаточно. Все происходит, как она задумала.
— Кто-то пользуется бидонами с оливками, которые отправляют в Америку со складов дон Антонио Персико.
Он с сомнением смотрел на нее.
— И я должен тебе поверить?
— Твое дело.
— Как ты об этом узнала?
Нэнси рассказала ему о том, что видел Альфредо Пеннизи.
— Вито Витанца, крестник дона Антонио Персико, — руководитель операции, участвуют еще два человека. Один из них на службе у Мими Скалиа. Это — Микеле Санса.
— Ты знаешь, что прячут в крышках бидонов?
— Откровенно говоря, нет, хотя совсем не трудно догадаться.
— Ты такая умница. «Семья» тебе признательна.
— Ты и сам бы до этого докопался. Просто потерял бы больше времени.
— Заслуга твоя. Я не понимаю только, почему Мими Скалиа объявил войну дону Персико, который считает его своим другом.
Нэнси подумала, что она-то знает причину. Она помнила, как несколько лет назад позвонила Хосе, чтобы заступиться за отца Альфредо, и дон Мими получил из Нью-Йорка приказ, который тут же исполнил, но, видно, обида застряла в нем, как заноза. При первом же случае он по-своему отыгрался, объединившись, вероятно, с соперничающей семьей. Она сказала об этом Шону.
— Возможно, — решил он, — но когда поводов нет, их находят. Стимул всегда один и тот же — деньги или власть. Все остальное — столь дорогие тебе тысячелетние наслоения культуры, — отплатил он ей за проповедь.