Вознице с трудом удалось пробиться сквозь толпу и повернуть карету. Экипаж покатил обратно.
Как только они приехали в Лувр, маркизу отнесли в покои. Поднялась паника. Вызвали докторов.
– Как видно, маркизу что‑то очень сильно взволновало… – заметил придворный лекарь. – Не знаете – что? – обратился он к графине.
Та пожала плечами. Она ничего не заметила и ответила в этом же смысле. Разве что маркиза что‑то прошептала…
Он выслушал ее сквозь одежду, так как опасались расстегнуть тугой корсет, пощупал пульс и, покачав головой, заметил:
– Очень слабое сердце. Маркизе надо решительно избегать каких‑либо волнений. Они могут ее убить.
Ночь прошла благополучно. Доктора бодрствовали у изголовья больной. Дыхание ее стало ровным, сон спокойным. Видно было, что всякая опасность миновала.
Наутро маркиза проснулась в добром здравии. Она почти не помнила, что с ней было. Но потом, словно яркая вспышка осветила ее мозг, она сжала кулаки и в отчаянии подумала:
«Я все поняла! Его дядюшка, музыкант, растратил деньги, которые я ему передала для бедного Нарцисса. Он их растранжирил и оставил беднягу Нарцисса без гроша. Негодяй! Он понял, что останется безнаказанным – я не решусь разгласить, что он обокрал своего племянника. О несчастный Нарцисс! Он вынужден ходить в лохмотьях. Он бедствует!» – И она залилась слезами.
Окружение маркизы снова обеспокоилось – с их повелительницей случился истерический припадок. Он продолжался несколько часов, и никто не мог объяснить причину. Такое было тем более удивительно, что обычно маркиза пребывала в ровном расположении духа. Она была холодна и рассудочна, и мало что могло вывести ее из себя.
Наконец маркиза успокоилась и уже к вечеру обрела свою обычную невозмутимость и ясность духа. Она пожелала непременно возвратиться в Версаль. Доктора не решились возражать, зная, что маркиза не терпит противоречий. И снова раззолоченный экипаж с теми же пассажирами отправился в путь.
Вернувшись в свою резиденцию, маркиза велела тотчас же вызвать к себе министра Маньоля, этого мрачного и решительного человека, который старался, тем не менее, угождать фаворитке.
– Господин де Аронвиль, – обратилась она к нему с видимым волнением. – У меня к вам настоятельная просьба. Вы вашей властью должны подвергнуть наказанию одного бесчестного обманщика.
– Кто же это, сударыня? – с учтивостью спросил Маньоль де Аронвиль. – Кто посмел разгневать любимицу короля и его подданных?!
– Это придворный музыкант Филипп Рамо. Пусть он посидит в долговой тюрьме. И не спрашивайте меня, за что. Можете мне поверить – он заслужил это наказание.
– Будет исполнено, сударыня, – поклонился министр. – Ваша просьба – закон для всех нас.
Мушкетер Виктор Делаборд, снабженный бумагами маркизы Помпадур, пришпоривал своего коня. Он очень торопился. Его радовала и подгоняла мысль, что он несет свободу своему другу Марселю Сорбону.
Путь был неблизкий.
И вот к вечеру одного непогожего дня он достиг небольшого местечка Ла–Боссе. От Тулона его отделяли всего семь миль.
Мушкетер решил заночевать на постоялом дворе. Конь утомился, его следовало поставить в стойло и как следует накормить, прежде чем отправиться дальше в путь. Да и сам мушкетер хотел дать себе отдых после долгой скачки. Не мешало бы выпить доброго вина и как следует поужинать. С этой мыслью он позвал слугу, чтобы отдать ему соответствующее приказание, а затем отправился к содержателю постоялого двора, чтобы заказать себе хороший ужин.
В это время во двор въехал экипаж, запряженный четверней. И возле него уже суетились и сам хозяин, и набежавшие слуги.
«Должно быть, какая‑то знатная персона, – подумал мушкетер. – Ишь, как его встречают. Нет, чтобы оказать мне такие же почести – ведь я все‑таки мушкетер его величества короля».
Махнув рукой, он уселся за стол в ожидании ужина. Пока он сидел, нетерпеливо постукивая пальцами по столу, дверь отворилась, и в сопровождении содержателя вошли хозяин экипажа, его оруженосец и лакей.
Делаборд взглянул на вошедшего, и ему показалось, что он его где‑то видел. Он стал мучительно вспоминать – где. Несомненно, это было в Версале. Этот господин был из числа придворных и обычно был облачен в черный плащ. Хозяин почтительно обращался к нему, называя его виконтом. Виконт, виконт… Виктор вспомнил. Виконт де Марильяк.
