– Помилуйте! – взмолилась Адриенна.
Однако Марго с силой ударила ее по голове толстой палкой, и Адриенна беззвучно повалилась на землю.
– Воровка! Обманщица! – кричала Марго. – Где ты, Пьер?! Я догнала ее! Иди сюда!
Прибежал Пьер с фонарем в руке.
– Где она?
– Вот она лежит, – ответила жена, становясь на колени возле распростертой на земле Адриенны.
– Ты убила ее! – воскликнул Пьер в испуге.
– Что за беда! – ответила Марго, шаря по карманам Адриенны. – Если она мертвая, то ничего про нас не расскажет… Вот деньги… – продолжала Марго, приподнимая полный кошелек с монетами.
Пьер тут же вырвал у нее кошелек. Марго продолжала искать и нашла на груди Адриенны пакет, в котором был запечатан указ о помиловании. Марго забрала и пакет в надежде, что и в нем есть что‑нибудь ценное.
– Но нельзя же оставлять ее здесь, – проговорил Пьер.
– Не хлопочи так много, – отрезала Марго.
– Здесь столбовая дорога, и ее скоро увидит народ…
– А нам что за дело? Оставим ее здесь.
Пьер все же оттащил Адриенну в кусты. Потом вернулся, взял фонарь и последовал за женой, которая спешила спрятать награбленное.
Как только Пьер догнал ее, он взял у нее конверт.
– Это королевский указ, – сказал он. – Если его найдут у нас, то мы пропали.
– Значит, нам он не годится, – сказала Марго. – Выброси его куда подальше.
Пьер выкинул пакет в траву на обочине дороги, а ветер подхватил бумагу и понес в темноту.
– Вот и все, – сказала Марго. – И никто ничего нам не сделает. Эта дамочка обокрала нас, а мы только вернули свои деньги. Так что не трусь, как заяц. Что нам за дело до письма? Деньги у нас – и это главное.
И оба направились в свою хижину.
Через несколько дней после разговора камер–юнкера Марильяка с матерью маркизы де Помпадур камер–юнкер снова отправился в Париж. Повернув на широкую и длинную улицу Святого Мартина, Марильяк вскоре отыскал дом Форкиама, у которого проходили публичные вечера с танцами.
Форкиам, высокий худощавый мужчина с седой бородой и острым носом, походил на человека, который всю свою жизнь жил впроголодь. Он был холост, и когда его спрашивали, почему не женится, он обычно отвечал: жена стоит очень дорого, а дети – еще более дорогая забава. И ради кого же он подвергал себя всякого рода лишениям? Для кого копил деньги?
Когда ему говорили, что после смерти его богатство наверняка достанется каким‑нибудь дальним родственникам, он безразлично махал рукой – он, как и все скряги, находил удовольствие в самом процессе накопления денег, и это с избытком вознаграждало его за все лишения.
Форкиам встретил незнакомого знатного господина с поклоном, а тот велел подать себе вина. Однако пить вино Марильяк не стал. Он заплатил за вино, только чтобы задобрить хозяина и заставить того разговориться. Заметив, что гость не пьет поданного вина, Форкиам стал еще услужливее, прикинув, что вино можно продать вторично.
– Любезный господин Форкиам, – сказал виконт, который умел быть весьма учтивым, – я желал бы спросить вас кое о чем. Речь идет о человеке, которому я хочу протянуть руку помощи.
– Вы хотите помочь деньгами? – спросил Форкиам. – Позвольте вам напомнить, что помощь часто попадает к недостойным людям.
– Некоторым образом вы правы, любезный Форкиам, но помогать все же надо. Я слышал, что у вас прежде играл на танцах некто Нарцисс Рамо, бедный скрипач, который всю свою жизнь не мог себе заработать на сытный обед.
– Нарцисс Рамо? – переспросил хозяин. – Вы, ваша милость, не ошиблись. Был такой, но это было давно. Этот музыкант больше у меня не играет. Он стал неблагонадежен.
– Так–так, а не знаете ли вы случаем, где теперь этот Нарцисс? Где играет? Где живет?
Хозяин задумался.
– Гм, я бы охотно услужил вашей милости, – сказал он, – но я положительно ничего не знаю об этом человеке. Говорят, он в последнее время совершенно спился… Но погодите, вот идет старый флейтист Лаван – может быть, он знает что‑нибудь о Рамо… Лаван! – позвал хозяин.
Старый флейтист, человек в поношенном сюртуке и старой шляпе, услышав Форкиама, подошел к столу.
– Вы ведь, Лаван, еще помните скрипача, игравшего у меня?
