– Где же он теперь? – спросил Марильяк.
– Кто его знает? – ответила госпожа Пуассон, пожимая плечами. – Наверное, совсем опустился. Недавно я слышала, что у него нет даже своего угла.
– Где же он теперь играет?
– Я думаю, что у него нет даже и скрипки. Он больше совсем не играет.
– Но тогда чем он живет?
– А много ли ему надо? Иногда встречает знакомых, которые ему помогают.
– Разве он совсем опустился?
– Совсем, так говорили мне. Но кто же виноват? Это зависит лично от него… Не угодно ли еще кусочек жаркого, любезный виконт?
Марильяк поблагодарил.
– Скажите, разве Нарцисс Рамо никогда не спрашивал, не искал?..
– Жанетту? – подхватила хозяйка. – Он не знает, куда она делась. Я никогда ему об этом не сообщала. Зачем? Его дело было раз и навсегда проиграно. Какая кому польза была бы в том, чтобы он устроил ей сцену? Нет, все было кончено. И не права ли была я? Разве я не хорошо все устроила? Ведь Жанетта не была рождена для бедного скрипача. Я ведь говорила: кому назначена корона, тот получит ее, живи он хоть в жалкой хижине, как моя Жанетта.
– Еще один вопрос, госпожа Пуассон. Тяжело ли было вашей дочери расстаться с Нарциссом?
– Без сомнения. Она была по уши влюблена в беднягу музыканта. И если бы я не вмешалась в это дело, то она бы еще долго, наверное, терпела нужду.
– Ваше своевременное энергичное вмешательство изменило ход дела. Позвольте вас поздравить с этим, – сказал камер–юнкер, вставая и благодаря мать маркизы Помпадур за отличный прием. – Я должен отправиться в путь, чтобы еще до наступления ночи приехать в Версаль. Это были для меня в высшей степени приятные часы.
– Я тоже провела их очень приятно, любезный виконт. Навестите же меня еще при случае, – ответила, сияя от удовольствия, госпожа Пуассон.
Она проводила гостя до подъезда, где камер–юнкера ожидала придворная карета.
Поздно вечером Марильяк уже был в Версале и тотчас же пошел к герцогу Бофору, чтобы передать ему свой разговор с госпожой Пуассон.
– Отлично, виконт! Итак, первого любовника маркизы звали Нарцисс Рамо, – сказал герцог, когда Марильяк окончил свой рассказ. – Я не ошибся, когда предположил, что напал на настоящий след. Теперь только остается найти этого опустившегося музыканта. Нет сомнений, что он в Париже. И бьюсь об заклад, что именно его‑то и видела маркиза из окна, которое выходит на бульвар…
Когда Адриенна возвращалась в Тулон, она была совершенно одна в дилижансе. Сначала все шло вполне благополучно, и Адриенна была уже уверена, что своевременно доставит указ о помиловании. Документ она спрятала у себя на груди и тщательно оберегала.
По мере приближения к Тулону волнение все более охватывало Адриенну. Благо кондуктор был с нею очень любезен, зная о том, что она везет королевский указ. Он всячески развлекал ее разговорами.
Во вторник вечером почтовый дилижанс достиг городка Краван, расположенного на берегу реки Йонны, и здесь внезапно остановился. Отворив дверцы дилижанса, Адриенна увидела кондуктора, который разговаривал с пожилым человеком в форме моряка. А вблизи шумела разлившаяся река.
– Мост снесен разливом, – сказал кондуктор, заметив Адриенну. – Сообщение с тем берегом прервано.
– Как! Мы не сможем продолжить путь? – испуганным голосом спросила Адриенна.
– Я именно об этом и толкую с перевозчиком. Он говорит, что по причине наступающей темноты нет никакой возможности переправиться на тот берег. Он берется переправить нас только завтра утром, но эта переправа займет, по меньшей мере, пять или шесть часов. Так что мы будем в состоянии продолжать наш путь по ту сторону реки не раньше завтрашнего обеда.
– Но в таком случае я опоздаю! – воскликнула Адриенна.
– Нет никакой возможности доставить вас на ту сторону раньше, – сказал ей перевозчик.
Адриенна отчаянным жестом прижала руки к груди.
– Да поймите же, я не могу, я не смею так долго ждать. От того, прибуду ли я в Тулон в субботу, зависит жизнь человека. А если я здесь прожду ночь и еще полдня, то я опоздаю.
– Эта дама везет королевский указ, – пояснил кондуктор перевозчику.
Старый моряк задумался.
