После того как Гарольд не поехал с Морин, что-то внутри его поменялось, как будто там наглухо закрылась дверца, которую он, сам не осознавая того, держал на всякий случай открытой. Ему больше не доставляло удовольствия представлять себе торжественную встречу в хосписе с участием медперсонала и пациентов. Зримое прежде окончание похода как-то поблекло. Продвижение вперед было медленным и сопряженным с таким количеством споров, что группе понадобилась почти неделя, чтобы добраться от Дарлингтона до Ньюкасла. Ивовую тросточку Гарольд одолжил Уилфу, и тот даже не подумал ее возвратить.
Морин сказала, что скучает по нему. И ждет его домой. У Гарольда не шли из головы эти новости. Он под разными предлогами одалживал мобильники, чтобы позвонить ей.
«У меня все хорошо, — говорила она. — Все нормально». Иногда рассказывала, какое трогательное письмо пришло на их адрес, описывала присланный сувенир или сообщала, как подрастает фасоль. «Но тебе неинтересно слушать про меня», — вдруг спохватывалась она. А ему было все интересно. Буквально все.
— Опять на телефоне? — ухмылялся Рич без тени сочувствия.
Рич снова уличил Уилфа в воровстве, и Гарольд про себя опасался, что это чистая правда. Защищать паренька становилось тем сложнее, что в глубине души он понимал: на Уилфа точно так же, как и на Дэвида, ни в чем нельзя положиться. А тот даже не скрывал опустошенных им бутылок. Иногда его с трудом удавалось добудиться, а когда он все-таки кое-как поднимался, тут же принимался ныть. Выгораживая Уилфа, Гарольд пожаловался попутчикам, что у него разнылась старая травма на правой ноге. Он понуждал увеличивать периоды отдыха и даже предложил им идти вперед. «Нет, нет!» — хором возразили члены отряда, убеждая Гарольда, что он воплощает саму идею паломничества и им без него никак не обойтись.
Впервые он начал испытывать облегчение от прихода в города. Уилф там резко оживал, а Гарольд, наблюдая за людьми и глазея на витрины магазинов и размышляя над ненужностью тех или иных вещей, отвлекался от сомнений, во что в конечном итоге превратилось его предприятие. Он и сам не мог взять в толк, как ему удалось породить нечто, переросшее его возможность держать это в узде.
— Один чувак предложил мне чертову уйму денег за мои приключения, — похвалялся Уилф, вприпрыжку поспешая за Гарольдом.
Он опять весь трясся от возбуждения, и от него разило виски.
— Я сказал ему «нет», мистер Фрай. Я лучше буду держаться за вас.
Паломники разбивали лагерь, но Гарольд теперь не принимал участия в приготовлении пищи и обсуждении завтрашнего маршрута. Рич пристрастился к охоте на зайцев и птиц; он свежевал их и зажаривал на костре. Гарольда бросало в дрожь от одного вида несчастных зверушек с содранной шкуркой, насаженных на вертел. К тому же кровожадный огонек, частенько загоравшийся в глазах Рича, напоминал Гарольду и о мистере Напьере, и о собственном отце, и ему становилось как-то не по себе. Белая футболка Рича была вся забрызгана кровью. На шее он теперь носил шнурок, унизанный зубами убитых грызунов. При взгляде на них у Гарольда неизменно пропадал аппетит.
Измученный, вымотанный почти до предела, Гарольд гулял в сумерках, слушая скрип сверчков и устремляя взор в усеянное звездами небо. Лишь в такие минуты он чувствовал себя на свободе. Он думал о Морин и о Куини, ощущая родство с обеими. Ему вспоминалось прошлое. Так проходили часы, но Гарольд не замечал этого и мог бы бродить так целыми днями, целую вечность. Потом он возвращался в лагерь, где кое-кто из попутчиков уже спал, а кто-то еще пел у костра, и каждый раз ощущал холодный приступ паники. Что его связывает с этими людьми?
