— Дела мои, как вы совершенно верно отметили, херовые…
Гарольд понурился. Его брючины были забрызганы грязью и протерлись на коленях, а тапочки разбухли от влаги. Он с сожалением подумал, что напрасно не снял их у порога.
— Я признаю, что путь до Берика ужасно долог. Признаю, что одежда у меня совсем не подходящая. И не могу спорить с тем, что я нетренированный, физически не подготовленный к такому походу человек. Я не могу объяснить, почему я так верю в успех, хотя не имею на него никаких шансов. И все-таки я верю. Даже когда большая моя часть убеждает меня, что надо прекратить, я не могу. Даже когда мне вовсе не хочется никуда идти, я иду. — Он запнулся, подобные речи давались ему с трудом и нагоняли тоску. — Я искренне прошу прощения за то, что, кажется, натоптал у вас на ковре.
Снова украдкой взглянув на молодую женщину, Гарольд удивился: она впервые улыбнулась. Хозяйка предложила Гарольду остановиться у нее на ночлег.
У лестницы на второй этаж хозяйка пнула ногой дверь, за которой содержался злой пес, и попросила Гарольда следовать за ней. Он боялся разъяренного животного и не хотел доставлять ей беспокойства своими неисчислимыми бедами, поэтому постарался не отставать, хотя колени и ладони саднили после падения, а на правую ногу он совсем не мог опираться. Женщина сказала, что ее зовут Мартина и что она приехала из Словакии. Он не должен обращать внимания ни на эту поганую дыру, в которой она ютится, ни на шум.
— Мы всегда надеялись, что ненадолго застрянем в этом гадюшнике.
Гарольд постарался ничем не показать, что не очень-то привык к такой манере разговора: ему не хотелось выглядеть критиканом.
— Многовато я ругаюсь, — заметила хозяйка, словно прочитав его мысли.
— Вы у себя дома, Мартина, и вольны говорить все, что вздумается.
Пес беспрерывно скулил и расцарапывал когтями низ окрашенной двери.
— Заткнись, мать твою! — рявкнула Мартина так, что Гарольд разглядел пломбы на ее коренных зубах.
— Мой сын всегда мечтал о собаке, — вымолвил он.
— Это не моя. Моего сожителя.
Она распахнула дверь в комнату второго этажа и отступила, пропуская Гарольда вперед.
В комнате пахло свежей краской и пустотой. Посреди голых беленых стен контрастно выделялось пурпурное покрывало на кровати, подобранное в цвет к шторам. Поверх подушек красовались три расшитые блестками думочки. Гарольда тронуло, с каким вниманием Мартина, несмотря на ожесточение, выбирала для дома мягкую мебель. К стеклу прижимались и скреблись в него верхние ветви и листья старого дерева. Мартина выразила надежду, что здесь Гарольду будет удобно, и он подтвердил, что несомненно. Оставшись один, он вытянулся на постели, ощущая подрагивание в каждой мышце. Он понимал, что необходимо осмотреть царапины и промыть их, но не находил в себе сил пошевелиться. У него не было сил даже снять тапочки.
Гарольд не знал, как он будет справляться дальше. Ему стало страшно и одиноко. Вспомнились годы отрочества, когда он запирался в своей комнате, пока отец бушевал в пьяном угаре или сношался с тетушками. Он уже жалел, что принял приглашение Мартины остаться у нее на ночь. Вдруг она в этот самый момент звонит доктору? Снизу до Гарольда доносился ее голос, но как он ни вслушивался, не мог разобрать ни слова. Возможно, она разговаривала со своим сожителем. А тот, возможно, потребует отвезти гостя домой.
Гарольд вынул из кармана письмо от Куини, но без очков строчки плыли перед его глазами.
«Дорогой Гарольд, ты, вероятно, удивишься, получив мое письмо. Знаю, мы давно с тобой не виделись, но в последнее время я часто думаю о прожитом. В прошлом году мне сделали операцию опухоли, но рак уже распространился, и сделать ничего нельзя. Я не мучаюсь, мне здесь хорошо, но я хотела поблагодарить тебя за дружбу, которую ты проявлял ко мне в те далекие годы. Передай, пожалуйста, от меня привет своей жене. Я до сих пор с нежностью вспоминаю Дэвида. С наилучшими пожеланиями…»
Он слышал ее ровный голос так отчетливо, словно Куини стояла рядом. Какой стыд… Стыд от того, что сподличал, оставил без поддержки такую замечательную женщину.
