— Хорошо. Я тогда займу левую койку и красную раскладную скамейку.
Она повесила свой пыльник в шкаф, поставила чемодан на койку, села. Помолчали. Неожиданно Тоня сказала:
— А этот старпом зануда. Вы еще увидите.
— Почему же? — удивилась Ирина. — По-моему, он ничего.
— Он ко всем придирается, я уже заметила.
— Тогда будем защищаться, Тонечка. Можно мне вас так звать, Антонина Васильевна?
— Зовите, — милостиво разрешила Тоня. — Меня все так зовут.
Ирина порылась в сумочке, достала две конфеты «Мишка», протянула одну Тоне:
— Хотите? Мои любимые.
— Спасибо. Я их тоже очень люблю, только ем редко.
Через полчаса Тоня сидела на койке у Ирины и, обнимая ее за плечи, доверчиво шептала:
— Боюсь я, Ирина Владимировна! Как заставят делать какие-нибудь котлеты «марешаль»! Ведь я только что школу окончила. Или не понравится, как я приготовляю пищу. Начнут за борт выливать. Вот только этого боюсь. Говорят, капитан здесь строгий.
Первым, кого увидел Генька Шмель, когда вступил на палубу «Ангары», был рыжий длинноносый парень, с которым он «поцапался», когда нанимался на перегон. Генька скорчил удивленную гримасу:
— А, одесськи бублички. И ты здесь. Вот не ожидал! Будет время заняться твоим воспитанием.
— Пожалуй, время найдется. Только неизвестно, кому кого придется воспитывать. К сожалению, мы с вами теперь будем находиться, некоторым образом, в служебных отношениях. Надеюсь, что вас сюда прислали не капитаном? Ну, тогда вы мой подчиненный. Я здесь старшим механиком.
Шмель присвистнул:
— Это хуже, граф. Что ж. Ваше дело приказывать, наше — выполнять.
— Придется вам оставить этот великосветский тон. Конечно, привычка и воспитание… Я понимаю. Но держите пока мой титул в тайне, хотя бы ради конспирации. Графы сейчас не в моде. Фамилия моя Болтянский, зовут Семен Григорьевич.
— Очень приятно. Шмелев, Геннадий Яковлевич. Моряк-универсал. В настоящее время матрос «першего» класса. Меня и в Гамбурге, и в Лондоне, и в Антверпене знают…
— Неужели? Думаю, что без вас там не слишком соскучились с тех пор как… Ну не будем уточнять. Смею вас уверить, запросов, почему, мол, Шмелева Геннадия последнее время не видно в Гамбурге, не поступало. Ну, счастливо поработать!
Болтянский повернулся к Геньке спиной.
— Пойдем, брат, — подтолкнул Шмеля Пиварь, с улыбкой слушавший разговор. — Этому парню пальца в рот не клади — откусит. Пойдем к боцману.
— Язва! — плюнул прямо на палубу Шмель. — Ладно, пойдем. Я ему наработаю.
Капитан не пошел в город. Он остался на «Ангаре». Ему хотелось помыться под душем, пораньше лечь спать, чтобы завтра утром приняться за судовые дела. Через тонкие переборки Андрей Андреевич слышал, как в столовой отрывисто отдавал какие-то распоряжения Бархатов. Капитан знал, что старпом сейчас должен уйти. Он отпустил его до завтра. Скоро всё затихло. Свободная команда разошлась. Только вахтенный шагал, то приближаясь к корме, то удаляясь от нее. Кто-то вошел в столовую. И тотчас же оттуда донесся приглушенный голос. Капитан прислушался. Похоже было, что человек читает стихи. Карданов приоткрыл дверь. Перед зеркалом с неестественно напряженным лицом стоял высокий, широкоплечий парень в синем свитере. Светлые волосы прикрывала вязаная шапочка с помпоном, какие носят лыжники. Парень держал в руках открытую книжку и действительно читал стихи Маяковского:
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана…
Нет, что-то не то… Не получается.
Он приблизил лицо к зеркалу, нахмурил брови, сделал зверское лицо и, подвывая, начал снова:
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана.
Я показал на блюде студня
Косые скулы океана…
Карданову стало весело. Капитан вошел в столовую:
— К выступлению готовитесь?
Парень обернулся, лицо его порозовело:
— Да нет… Просто так, для себя читаю. Думал, что никого нет, — сконфуженно проговорил он, явно собираясь улизнуть.
Но Андрей Андреевич задержал его:
Подождите. Давайте я попробую прочесть.
Капитан взял книжку, нашел стихотворение и прочитал отрывок. Молодой человек смотрел на него с восхищением.
— Как? — спросил Карданов, кладя книгу на стол.
