– А что делаешь ты? – строго спросил Джо. – В слепом патриотизме, в дикой злобе ты ведешь к смерти ту, вокруг которой только и могли бы собраться все египетские патриоты.
– Если она будет его женой, – проговорил Ниари, – она погибнет для нашего дела, которому я посвятил всю мою жизнь. Ты хорошо говорил, мое сердце трепетало от твоих слов. Но тот, за кого ты просишь, сам отказался бороться с нашими притеснителями.
– А если он согласится, – исполнишь ли ты то, что от тебя требуют?
– Не знаю, – проговорил Ниари. – Не знаю… Кто мне поручится, что, когда я сделаю то, что он хочет, он не изменит своему обещанию?
– А если он поручится честью?
Ниари сморщился как бы от боли, в его глазах отражалась отчаянная борьба между привязанностью к Лотии и неуверенностью в будущем.
– Но ведь вы англичанин, – проговорил он наконец. – Как вы просите за того, кто, если поверить вам, будет вести войну с вашими же соотечественниками?
По лицу корсара промелькнула тень.
– Зачем ты мне напомнил это? – проговорил он. – Я забыл все, кроме права и справедливости. Но все равно я не перестану просить тебя. Отдельные лица общества должны забыть свои интересы, когда дело идет о справедливости. Честь прежде всего.
– Хорошо, – сказал Ниари. – Я вам верю. Пусть Робер Лаваред примет на себя обязанность вести за собой нашу молодежь, и тогда я помогу ему избавиться от имени Таниса.
Притчелл хотел ответить, но в это время послышался тихий, как дуновение ветра, голос:
– Соглашайтесь, Робер! Помогите мне выполнить великий завет моих предков.
Лотия очнулась от обморока. Она услышала последние слова Ниари и теперь, забыв, что то, о чем она просит, разлучает ее с женихом, она снова обратилась к нему с прежней просьбой. Робер побелел как полотно.
– Ведь дело идет о ее жизни, – прошептал Джо.
– Подумай, – проговорил Арман, – ты возвратишь имя отца и отомстишь тем, кто помимо твоей воли впутал тебя в египетское восстание.
Робер повернулся к Ниари.
– Мы возвращаемся во Францию, – сказал он. – Готов ли ты подтвердить, что я – не Танис, и помочь мне стать самим собой?
– Да.
– А я даю тебе слово сделать все, что ты хочешь, для независимости Египта.
– Правда?
– Я сказал.
– Ты будешь вождем восстания?
– Да.
– Ты отдашь жизнь за свободу Египта?
– Да.
– И, победив, ты женишься на дочери Хадоров, по обычаям нашей страны?
– Да, – отвечал Робер. – Но какая судьба, – прибавил он, обращаясь ко всем вообще. – Я хотел тихой, мирной жизни, а вместо этого готовлюсь предать мечу и огню целую страну, чтобы повести к алтарю девушку!
– Если ты раскаиваешься, то еще не поздно расстаться с ней, – проворчал Ниари.
– Я поклялся. Я иду в Египет, опустошу все на своем пути, залью кровью Нил, если ты хочешь, но Лотия останется жить.
Больная улыбнулась, протянула Роберу исхудавшую руку и тихо уснула.
Глава 13. Весь Сидней наконец узрел «глаза корсара»
В Сиднее царило необыкновенное оживление, на всех улицах толпился народ, шумно и возбужденно толкуя о чем-то. Среди толпы иногда показывались репортеры «Инстантейниос» и «Нью-Сидней ревю», те самые, которых когда-то Арман Лаваред встретил у виселицы, где был подвешен Тоби Оллсмайн.
Репортеры сияли. Французский журналист, чтобы загладить перед ними свою выходку, когда он, если помнит читатель, безжалостно уничтожил фотографические клише, приготовил для репортеров за время переезда с Золотого острова подробный отчет о приключениях корсара Триплекса.
Прибыв в Порт-Джексон, Арман передал этот свой труд молодым людям, чтобы они могли его опубликовать в своих газетах двумя днями раньше остальных. Репортеры, конечно, с радостью взялись за это дело, и вскоре все прочитали о падении сэра Тоби Оллсмайна и о предполагаемом браке корсара, или Джо Притчелла, с мисс Маудлин Грин, дочерью благородного лорда, предательски умерщвленного директором полиции.
Двойная новость по телеграфу быстро облетела берега Австралии, повсюду вызывая неописуемое волнение, к увеличению которого послужило и то обстоятельство, что корсар Триплекс оказался англичанином и что его чудесные подводные суда когда-нибудь будут принадлежать Англии.
