Фридку тоже обдула какая-то пассажирка: заплатила только за половину яблок. Девчонка размазывала слезы, она боялась с такими деньгами вернуться домой.
— Давайте украдем еще яблок и продадим. Тогда не попадет.
Они так и сделали: забрались в чужой сад у вокзала, нарвали белого налива и вынесли к другому дальнему поезду.
В этот раз они уже были опытней: корзину из рук не выпускали, раньше получали деньги и лишь потом отдавали пассажирам яблоки.
Денег у них набралось больше, чем нужно было отнести домой. На остаток они купили у торговки сладостями всем по леденцу.
Посасывая леденцы, ребята веселыми вернулись домой.
— Молодцы, мальчата, — похвалила Анна. — Только уговор: никому ни слова о том, какие яблоки продаете, даже своим мальчишкам не говорите.
В сумерки, когда мальчишки позвали Громачевых полакомиться черешней, росшей на Косой улице, братишки сказали, что их не отпускают из дому. А сами, как только стемнело, вместе с Фридкой и Антоном пробрались в сад попа, в который никто не лазал, так как боялись, что за это бог накажет.
В поповском саду собак не было. Отец Анатолий знал, что прихожане не полезут в его владения. Поэтому ребята легко пробрались к самой веранде. Здесь росли королевские яблоки — желтые, почти прозрачные. От одного вида во рту накапливалась слюна.
Никто из поповской семьи не заметил, как трое мальчишек и девчонка, сорвав самые крупные яблоки, осторожно выбрались из сада и скрылись в темном переулке.
На другой день Анна и Анеля вновь послали ребят торговать к скорому поезду.
Королевские яблоки пассажирам понравились. Они их быстро расхватали.
Ребята заработали столько, что смогли купить себе ирисок и мороженого.
Так, наверное, продолжалось бы долго, если бы сменившийся после поездки Громачев не приметил своих мальчишек, предлагавших пассажирам яблоки. Он подошел ближе и, заглянув в корзинки, спросил:
— Кто вас послал? Откуда яблоки взяли?
— Мы сами нарвали, — похвастался Димка. — Мама Аня велела продать.
— А ну живо домой, — приказал отец. — И чтоб я вас тут больше не видел.
Придя домой расстроенный, Громачев стал выговаривать жене:
— Ты что же меня и себя позоришь — детишек ворами и торговцами делаешь? И как такое в голову могло прийти?
Анна не смутилась, подбоченясь и сощурив глаза, она вдруг закричала:
— А ты почему не спросишь, как я все время выкручивалась? Твоей получки на хлеб и спички не хватает. А нам ведь есть, пить, одеваться и обуваться надо. Себя мне пойти продавать?
— Все так живут. Лучше я дежурство лишнее возьму, придумаю что-нибудь, но нельзя ребятишек портить.
— А ты мне не выговаривай, — зашлась Анна. — Ты что мне даешь? Какую я от вас радость вижу? Хожу как чумичка, обноски перешиваю. В горничных и то лучше одевалась. Туфельки на каблуках и наряды имела. И муж ты мне никакой. В три недели раз вижу…
Громачев уже не рад был, что затеял разговор, а Анна не унималась:
— Не буду я больше обмывать, обшивать и кормить твоих оболтусов. Довольно! Сам занимайся ими. Стану жить отдельно и делать что вздумаю. Не нуждаюсь я в вас, одной спокойней…
Бросив все, что она готовила, на плите, Анна накинула платок и куда-то ушла. Громачеву самому пришлось доваривать зеленые щи и картошку.
Анна пропадала весь день и спать домой не пришла. Утром, собираясь на дежурство, Громачев сходил к жене дворника Матреше и попросил приглядеть за мальчишками.
Анна вернулась, как только муж ушел. Она пришла не одна, а с беженкой Анелей. Вместе они принялись просеивать муку, замешивать тесто, варить яйца и нарезать зеленый лук для начинки. В духовке напекли груду пирожков. Мальчишки надеялись, что им дадут хоть по парочке, но не дождались. Уложив пирожки в застланные полотенцами корзинки, Анеля спросила:
— Як зробим, хлопцев пошлем чи сами?
— Мой — детей не разрешает, — ответила Анна. — Видишь ли, ему стыдно перед товарищами. А что жена в обносках ходит — хоть бы что. Назло ему сама пойду. Пусть все видят, что не может одеть и прокормить.
— То добже. Тэраз не до гонору. Я так же бы зробила.
Повязав цветастые платки, подруги подхватили корзины и поспешили к скорому поезду.
