— При новом воеводе подьячий новый, ему денежку сунули, он и решил ту запись пересмотрети.
— Ну, на то у меня пока сил хватит. Поприжмём твово подьячего. Завтрева сходим к дьяку Федьке Грибоедову, он в память отца мово твому подьячему таку бумагу отпишет, што тот ещё с дарами к тебе прибежит и в ножки поклонитси.
— Благодарствую теби, Андрей Ерофеевич...
Алмазов вновь наполнил чарки, без закуски пошло тяжелей, и Андрей взаправду начал пьянеть.
— Ляжем здеся на лавку, а с утра к Грибоедову сходим.
Румянцев согласно закивал и машинально спросил:
— А што ты такой хмурый, Андрей?
Алмазов в третий раз наполнил чарку свою и залпом её опорожнил.
— Дело лихое затеваетси, не могу поняти кем. Хто-то стрельцов спаивает и гневит, хмельное в полках не переводится.
— А што изменитси от того, если ты узнаешь, кто стоит за этим?
Алмазов понял, что сказал лишнее.
— Ладно, спи, с утра разберемси.
Ни свет ни заря Андрея разбудил лай собак, псы грызлись нешуточно. В Китай-городе бродячих собак не было, сторожа сразу отлавливали их, если они появлялись на улицах.
Он встал и подошёл к окну. У ворот дома сцепилась свора собак. Яростный хрип драки подхватили цепные псы во дворах, они залаяли остервенело по всему переулку. Клочьями летела шерсть, мелькали ощеренные пасти и окровавленные морды. Иной пёс, выброшенный из свалки, тотчас же вскакивал и бросался в кучу. Туда же ринулся кобель из соседней усадьбы, сорвавшийся с привязи и перемахнувший забор. Гладкого и степенного пса через мгновение можно было узнать лишь по обрывку цепи.
А сука, пегая, неказистая собачонка, собравшая кобелей с половины Китай-города, прижав уши и поджав хвост, заползла в подворотню дома напротив. Андрей смотрел и думал:
— Царевна Софья, сука, но до себя лишь одного кобеля допускает, Ваську Голицына. Все остальные Голицыны Ваську не поддерживают, всем родом в стороне. Вторым возле Софьи третей Иван Милославский. За энтим, конечно, весь род. Но из Милославских лишь двое силу имеют. Опираясь на Ваську Голицына и Ивана Милославского, Софья бы не решилась стрельцов баламутить. Должен быти хто-то третий, в силе и власти, и штоб за ним весь его род шёл. Нужно, штобы силы были равные. Возле государя Фёдора Алексеевича боярин Языков, боярин князь Тараруй Хованский, хоть дурак, но в силе, да окольничий Алёшка Лихачёв, который, того и гляди, со дня на день боярство получит. А уж за ними возле государя весь род Хитрово. Богдан Матвеевич больше с Милославским не лобызаетси. Царицу Наталью Кирилловну и её сына Петра поддерживает. Следующая троица: боярин Артамон Матвеев, Григорий Ромодановский-Стародубский и её брат Иван Нарышкин. Ничего, что двое в ссылке, связи в Москве и сила за ними остались. Есть ещё молодые, да ранние князья Долгоруковы, Голицыны, Трубецкие, но за ниточки Ромодановский дёргает. Следовательно, в случае смерти царя Фёдора Алексеевича Софье, чтобы возвести на престол брата, дурака Ивана, и править от его имени, надо будет убрать этих бояр, что стоят за государя и за царевича Петра, и убрать не руками стрельцов. Кто же тот большой боярин, что стоит за Софью? Это не Пётр, не боярин Иван Фёдорович Стрешнев. Этот один бы мог всё совершить, Разбойный приказ, что под его рукою, многого стоит, но ныне Стрешнев ближе к Ромодановскому и не похоже, чтобы он был в лагере царевны. Кто же остался? — И тут его словно озарило: — Салтыков Пётр Михайлович. Он, он — зараза старая. Чем же его купили, чем? Всё у него есть. Если только Софья не пообещала выдать одну из девиц рода Салтыковых за царевича Ивана. Вот всё и сложилось. Фёдор умрёт, стрельцы поднимут бучу, перебьют мешающих бояр, и Софья, опираясь на Голицына, Милославского и Петра Салтыкова, возведёт дурака Ивана на престол и сама придёт к власти. Всё просто. Стрельцы за Ромодановским не пойдут, знают его к себе отношение, то ясно, аки день. Хованский же, что ныне стрельцов возглавляет, — дурак дураком, дождётся, что они ему голову снимут. Что ж делать? Вот беда, всё осознаю, а что предпринять — не знаю. Сегодня же надо отписать Матвееву.
