По традиции, царица, супруга государя, должна была давать в этот день пир для женской части двора, но поскольку у юного царя супруги не было, этот пир должна была давать вдовая царица. О чем она и объявила, приглашая всех на почестен пир.
Вернувшись в свои покои и отдав детей на руки мамкам и нянькам, прошла в пиршескую палату, отведённую ей, и заняла место за богато накрытыми столами. Чего здесь только не было — от печёных лебедей до жареных осётров. Но прошёл почти час, а явились лишь пара старух из незначительных родов. Одна из прислуживающих холопок сообщила царице, что царевны Татьяна Михайловна и Софья Алексеевна накрыли свой стол и почти все боярыни за этим столом. Впервые у царицы защемило сердце, и она схватилась за грудь, но, увидев цепкий взгляд одной из старух, постаралась взять себя в руки. И это оскорбление надо было молча снести.
Еда с царицыного стола была роздана народу, что очень порадовало московскую бедноту.
Стрелецкие и солдатские московские полки из войска, вернувшегося в Курск, отозвали обратно в Москву. К концу сентября кабаки Москвы были забиты, в них вовсю ругали воеводу Ромодановского. Особенно выделялись своим недовольством воеводой сотники и полусотники тех стрелецких приказов, что в походе не участвовали, а оставались в столице.
Когда царю доложили о повальном пьянстве среди стрельцов, Фёдор Алексеевич спокойно ответил:
— Пущай с недельку попьют, после кровопролития душа отдохнути должна, а с первого октября пьянствующих пороть будем.
Андрей Алмазов пьянствовал с офицерами своего приказа. Его пригласил сотник Мишка Хвостов, который из Москвы никогда и не выезжал. Сотники пили и болтали, а кабатчик слушал их и улыбался. Андрей сидел в углу, не принимал участия в общем разговоре. В кабаке было людно и душно, соседи теснили друг друга на широких лавках, и только к Андрею рядом никто не садился, кроме Хвостова. Один кабатчик подбегал иногда, угодливо спрашивая, не подать ли чего.
Со ссылкой Матвеева, чьим любимчиком считали Андрея, часть друзей отошла от него. А теперь, когда последний сотоварищ Матвеева, воевода Ромодановский так оплошал, присутствие Андрея в кабаке и вовсе выглядело как вызов. Андрей пил, гадливо вытирая губы. Напротив сидели трое друзей его детства — Хвостов, Колган и Васильчиков. Друзья в открытую переглядывались, они сильно заматерели за последнее время: Хвостов сильно раздался в плечах, от чего в нём появилось что-то звероподобное, Колган пощипывал густой жёсткий ус, Васильчиков сделался похож на своего отца, про которого говорили: «Рожа, аки рогожа».
Андрей пил и не пьянел. Друзья пьянели, наливались краской, голоса их становились всё громче.
Хвостов, пошатываясь, встал, выбрался из-за стола. Андрей уже знал, куда он идёт и зачем.
— А-а-а, — сказал Михаил, останавливаясь возле Андрея, — скажи, Андрюха, много денег на чужой крови заработал?
— Хватит, — отозвался Андрей и поставил на стол пустую чарку.
— А-а-а... за неделю пропьёшь? А за две?
— Хотя бы и пропью — тебя не угощу.
— А што так? — Хвостов улыбнулся совсем по-приятельски, почти как в детстве. — Чего ж, друга да не угостить?
Андрей долго смотрел на него. Потом, не говоря ни слова, плеснул из бутылки в пустую чарку, пододвинул её Михаилу:
— А хоть бы и пей!
Хвостов скривил губы:
— Мени после теби гадостно пити. Может, ты с Ромодановским лобызался, а он — предатель, татарами купленный.
Алмазов со всей силой прижал ладони к столу.
— Чадно, — сказал наконец сквозь зубы. — Выйдем?
Михаил свирепо усмехнулся, как будто только того и ждал:
— Выйдем.
Колган и Васильчиков поднялись тоже. И весь кабак смотрел, как они выходили — впереди Андрей, бледный и с перекошенным ртом, следом, ухмыляясь, шла дружная троица...
Они отошли подальше. В небе висела жёлтая половинка луны. Андрей остановился посреди безлюдной улицы; собаки, немного побрехав, угомонились.
Хвостов заговорил первым, Колган и Васильчиков стояли у него за спиной:
— Што, лизоблюд матвеевский? Што вылупилси, аки сыч на святую паску?
Андрей молчал. С Михаилом они вместе крали яблоки на Крутицком подворье — за что по жалобе митрополита были биты одними вожжами.
