— Поведай мене честно, Вилиим, што я дею не так?
Брюс задумался, а потом произнёс почти шёпотом:
— Сильно много власти переложено на князя Милославского.
— Но ведь он родня моей матери.
— Об этом, думаю, знает каждый нищий на паперти.
— На кого же мене оперетси, аки не на родню?
— На людей, верно тебе служащих, заботящихся не только о себе, но и о выгоде государства.
Фёдор задумался. Брюс сидел молча, стараясь не мешать. Наконец царь посмотрел в глаза барону:
— Твои предки забыли о родне и потеряли Шкодское королевство.
— Шотландия в те времена была как необъезженная лошадь: кто не усидел, тот и вылетел из седла.
Царь хотел ещё спросить, но карета уже подъехала к красному крыльцу. К ней поспешили Богдан Хитрово и Никита Одоевский. Опершись на посох, Фёдор Алексеевич проследовал в покои, свита — за ним.
Брюс, вышедший из кареты следом за царём, столкнулся нос к носу с Милославским.
— Ты бы, немчура, не в свои дела не совалси, а то шея перетрётся, — тихо произнёс боярин и последовал за царём.
Пришедший 1677 год принёс неожиданные вести. Посол Руси в Польше Василий Тяпкин писал, что султан Турции Мухамед Четвёртый объявил Юрия Хмельницкого[147] гетманом Правобережной Украины. Сын Богдана Хмельницкого, воссоединившего Украину с Россией, полагал, что он так же, как и отец, ненавидит поляков. Однако в 1660 году он неожиданно перешёл на сторону Польши, заключив Слободищевский трактат, чем разделил Украину на Левобережную и Правобережную, став гетманом последней. Не выдержав затяжной войны, через три года, в 1663 году, он передал гетманскую булаву полковнику Тетере-Мережковскому, бежал в Константинополь и постригся в монахи. Теперь, на семнадцатом году размежевания Украины, султан извлёк Юрия из тюрьмы, куда он был посажен год назад, и вновь объявил его гетманом. Бывший в Стамбуле посол Дорошенко, полковник Евстафий Гоголь присягнул Юрию Хмельницкому, а из пленённых турками казаков набрали полторы сотни добровольцев. Более никто под руку Юрия не спешил.
Весть об этом втихую достигла Москвы и уж оттуда была доставлена в Курск. Привезли её назначенный комендантом Чигирина генерал-майор Афанасий Трауэрнихт и сотник Андрей Алмазов. Григорий Григорьевич Ромодановский-Стародубский рвал и метал, расхаживая в домашнем платье из угла в угол.
— Подготовить Киев к обороне. Энто бред. Перебрасывать армию на такое расстояние без больших обозов Ибрагим-паша не будет. Чигирин — вота куды они ударят. Тимофей пишет, што к Дунаю стягиваютси силы янычар, которых, по его сведениям, будет около шестидесяти двух тысяч. С крымскими татарами Селим-Гирея — это восьмидесятитысячная армия. И весь удар будет нацелен на тебя, Афанасий, а у тебя будет лишь четыре полка, энто усё, што я могу тебе дать, да тысячи три казаков тебе даст Самойлович.
— Энтих сил маловато, вельможный князь.
— Афанасий, ты принял православие, и я доверяю тебе. До весны далеко. Возвращайси в Москву, проси у царя и думы пороху, ядер, ручных гранат, солдат, стрельцов, чёрта лысого... Если я обращусь к думе, где сейчас усё решает Милославский, мене, аки другу Матвеева, откажут, даже если я тута пол-Украины потеряю. Ты же свободен, твои руки развязаны, проси, требуй. Можешь даже пожаловатьси на меня, энто поможет тебе. Главное — не отступай.
Афанасий развёл руками:
— Пошто же я приезжал?
— Увидети усё своими глазами. — Воевода поднялся и чуть не сплюнул на чистый пол. — Ладно, иди отдыхай, покой для тебе приготовили.
Трауэрнихт ушёл, оставив Ромодановского наедине с Алмазовым.
— Ну, Андрюшка, поведай мене, што творитси, што деетси?
Андрей пересел подальше от двери.
— Артамон Матвеев на дороге в Пустозерск. Нарышкиных от должности отстранили, князь Пётр Долгоруков по велению царя в разъездах. Не могу поняти, почему Ваську Тяпкина до сих пор с Польши не отозвали.
— Милославский в посольских делах ни рылом ни ухом, вот и не лезет, штобы не сделати хужее. И так усё трещит по швам.
Андрей окинул взглядом бедную обстановку воеводского дома.
— Небольшую часть денег, што оставил Артамон Сергеевич, использовал на мзду сотнику, который в Пустозерск его везёт, штоб лучше кормил и не зверствовал.
