Нежась в блаженном утомлении, Амисия упивалась ощущением жестких завитков и твердых мышц у нее под ладонью; она впитывала благословенный жар его тела. Она прислушивалась к гулким ударам его сердца, которые постепенно становились более редкими и размеренными… и вот он уже погрузился в глубокий и спокойный сон. Она еще немного помедлила рядом с ним, не желая терять последних мгновений этой ночи — ночи, которая была жарче пламени и слаще лунного света, как он ей и обещал; она знала, что скоро — слишком скоро — счастье минувших часов станет лишь воспоминанием и не повторится больше никогда. Ах, если бы эта ночь могла длиться бесконечно… Если бы ее лихорадочные желания могли осуществляться с такой же полнотой, с какой воплотились в жизнь ее былые грезы о благородном разбойнике… этот мужчина в ее объятиях — разве не был он живым порождением ее мечтаний? Если бы только… отказываясь поддаваться мягкому соблазну дремоты, она натянула свой плащ на них обоих, цепляясь за последние ускользающие крупицы обреченного, злополучного счастья.
Неотвратимый рассвет обозначился на восточном краю неба, и Амисии пришлось признать неизбежное: наступало утро. Невозможно было оттягивать возвращение в замок: отмель наверняка и сейчас уже почти залита водой. Амисия осторожно высвободилась из объятий кумира своих фантазий, превратившегося в пылкого любовника, и подивилась тому, что вопли отчаяния, столь громко раздававшиеся у нее в душе, не разбудили его. Она натянула платье, а плащом аккуратно укрыла возлюбленного, чтобы защитить его от знобящего утреннего холода. Ей самой плащ был ни к чему: шерстяная ткань какой угодно толщины не могла бы отогреть сердце, оледеневшее от сознания утраты.
Ночной сумрак еще не покинул лесную чащу, но Амисия быстро прошла по знакомой тропинке, которую они с Келдой протоптали в прежние времена, и скоро достигла берега. Поднимающийся прилив не сулил безопасного пути через отмель. Все же Амисия задумала вернуться в замок именно этой дорогой, а лодку оставить на берегу, с тем чтобы потом послать кого-нибудь за ней; в состоянии безмерного изнеможения, в котором Амисия сейчас пребывала, ей нечего было и думать самой садиться за весла и грести до самого острова. Лишь ценой немалого усилия воли она заставила себя тронуться в путь. Ноги словно наливались свинцом, и каждый шаг давался ей труднее, чем предыдущий. Впервые за много лет Амисии не удалось набраться отваги, чтобы достойно встретить врага. Замок, возвышавшийся на фоне предрассветного неба, затянутого облаками, был сейчас для нее врагом — символом злой судьбы. Ее ждала темница, где нет места ни счастью, ни мечтам о счастье. Амисия медленно шла, опустив голову, не видя ничего, кроме того клочка дороги, куда надо было поставить ногу при следующем шаге. А волны, перекатывающиеся через отмель, поднимались все выше и выше.
— Наконец-то блудная дочь возвращается домой! — Глумливая издевка слов Гилфрея была явно рассчитана на то, чтобы задеть побольнее.
«И опять, встречает Темный Лорд», — тупо отметила про себя Амисия. Однако она была так поглощена своей кручиной, что не смогла сразу придумать какую-нибудь подходящую дерзость из тех, что у нее обычно бывали наготове для такого случая. Она даже не потрудилась поднять на него взгляд.
— Я хотел, чтобы твой будущий супруг сам убедился, насколько необходим железный кулак, чтобы прекратить твои мерзкие, постыдные выходки. — В голосе Гилфрея зазвучало еще более злорадное торжество, когда он увидел, как замерла падчерица, хотя она так и не взглянула на него. — Вот я и привел его сюда пораньше, чтобы он полюбовался, как ты возвращаешься на рассвете — в таком непотребном виде и явно только что из чужой постели. Теперь-то и дураку должно быть понятно: ни один благородный мужчина отныне не сочтет женитьбу на тебе завидной партией.
Не испытывая ни малейшего стыда за свое поведение и желая, чтобы назначенный ей в мужья человек это понял, Амисия гордо вскинула голову — и онемела от изумления. Прямо перед ней стоял Темный Лорд, но с ним были еще двое: ее мать и…
