У Амисии вырвался обиженный возглас. Напрасно она барахталась, пытаясь избавиться от этой железной хватки. Вдруг губы Галена словно играючи коснулись ее груди. От этого воздушного прикосновения у Амисии перехватило дыхание; ей показалось, что она впадает в беспамятство. В ожидании чего-то томительного и неизведанного она закрыла глаза и ощущала только дразнящую ласку, которая странным образом волновала кровь. Амисия теряла рассудок. Она дотянулась руками до прохладных черных волос Галена и привлекла к себе его голову, чтобы беспощадно-нежные губы вобрали в себя набухший коралловый бутон ее груди.
Неожиданно для Амисии Гален перевернул ее на спину, и они поменялись местами. Приподнявшись на локте, он не отрывал взгляда от ее медвяно-карих глаз, а другой рукой помогал Амисии освободиться от расшнурованного платья.
— Я долго этого ждал. — Его простые слова обожгли ее, как пламя. Гален молниеносным движением сорвал с себя тунику.
В восторженном упоении Амисия жадно глядела на его мужественный торс — литые бронзовые мышцы, которые пересекала дорожка темных завитков, спускающаяся к плоскому животу и узким бедрам, скрытым облегающими шоссами. Галена бросило в жар от ее восхищенно-пронзительного взгляда. Он лег рядом и принялся ласкать ее податливое тело руками и губами. Эти мгновения показались Амисии вечностью. Она утопала в блаженстве и беззвучно молила Галена не останавливаться. Дождавшись, чтобы по ее телу пробежала дрожь неистового желания, Гален сбросил с себя последние покровы и снова очутился над Амисией. Когда он медленно опускался на нее, жесткие завитки волос чуть саднили ее атласную кожу. Его губы изогнулись в чувственной улыбке, когда Амисия самозабвенно подалась ему навстречу.
Изнемогая от непреодолимого желания, Амисия потянулась к нему, полная решимости привлечь его еще ближе к себе, заставить его устремиться вместе с ней в пожирающее ее пламя. Охватив руками его широкий торс, она упивалась ощущением того, как напрягались могучие мускулы там, где их касалась ее рука. Гален пытался сдерживать себя, он был уже на пределе человеческих сил… но последние остатки самообладания изменили ему, когда Амисия, подавшись к нему всем телом, словно обволокла своей мягкой плотью его плоть — горячую и сильную; она прильнула к нему в том извечном порыве единения, которому инстинкт учит столь же безошибочно, как и опыт. И Гален рухнул вниз, всей своей тяжестью сминая ее податливое тело. Она с ликованием приняла мощь этого бремени; она наслаждалась его близостью. Слаще меда была эта мука, и жарче лесного пожара пламя, обжигавшее ее — и все-таки Амисия чувствовала, что и этого ей мало. Просто еще выше взметнулись в ней огни палящего желания. Она жаждала быть еще ближе, ей хотелось большего, и она еще крепче охватила руками его плечи. Ее ладони требовательно пробегали по твердой спине, и она снова инстинктивно прижалась к нему, побуждая и искушая.
Волна запретного блаженства захлестнула Галена. Его руки скользнули по атласной коже вниз; он прижимал ее бедра к своим — так, чтобы облегчить соединение, которого требовал лихорадочный жар, сотрясающий их обоих. В свои разомкнутые губы он принял ее короткий выдох боли — и оставался неподвижным, пока она сама не придвинулась к нему. И только тогда он открыл ей, что же было предметом ее устремлений и к чему она так недавно научилась его подстрекать: выше и выше взлетали они на исполинских качелях испепеляющего восторга. Амисия возносилась в поднебесье, у нее замирало сердце, и она страшилась, что не вынесет огня собственного желания. Мольбой об утолении этого желания звучали ее рыдания — и, наконец, хриплый возглас Галена словно подал какой-то знак — и жгучее пламя уступило место сверкающим искрам бездумного экстаза.
Прошли долгие мгновения, показавшиеся бесконечными — и Гален перекатился на спину, не выпуская из объятий трепещущую Амисию. Он ласкою похлопал ее по спине, пригладил спутавшиеся шелковистые пряди и нежно поцеловал в макушку. То, что произошло, казалось ему чудом — никакие видения его чувственных фантазий не могли сравниться с этой маленькой волшебницей — такой необузданно страстной и в то же время исполненной ослепительной чистоты.
