Представьте себе, что мы — тогда — узнали друг друга. И после концерта, предавшись воспоминаниям, попытались точно восстановить события далекого, как нам казалось, прошлого. И, уже прощаясь, я упомянул о солдате-инвалиде, стоявшем в соборе и с особым вниманием слушавшем хор. Улыбка мгновенно слетела с лица молодой женщины. Русланова с грустью сказала:
— Этот солдат был… мой отец! Он всегда приходил меня слушать! Я знала это и пела только для него одного. Но «объявиться» отец не мог. Сделай он это, ему бы сразу вернули из приюта всех троих детей… А прокормить нас он не имел возможности…
— Жив ли твой отец? — спросил я. — Где брат и сестра?
— Не знаю. Вот встану на ноги, начну всех искать. Может, найду.
С 1925 года Русланова жила в Москве. И она — с первых шагов — завоевала любовь столичных зрителей. Ее участие в концертной программе обеспечивало аншлаговый сбор. Высокая московская эстрадно-артистическая элита, столь взыскательная и требовательная в отборе, сразу же приняла в свой круг это жизнерадостное молодое существо, обладавшее таким чарующим и одновременно таким могучим меццо-сопрано, до конца отданным одной теме: русской народной песне, услышанной на дальней окраине и пришедшей к нам из глубины веков.
Лидию Русланову и ее мужа Михаила Гаркави — одного из лучших конферансье того времени — всегда окружало непосредственное веселье, юмор и шутка, острое слово, тонкий анекдот, и — обязательно — музыкальным фоном — русская песня. Меня в Руслановой неизменно поражала сила ее духа. Она проявлялась у моей подруги буквально во всем. Казалось, не было жизненного компонента, в котором бы не чувствовалось это особенное, такое могучее, такое «руслановское». Лидия Андреевна была непоколебима в отборе репертуара, в оценке лично своего исполнения, в прямоте суждения о творчестве музыкантов и товарищей по совместной работе в концертных бригадах.
Я преклонялся перед ее принципиальностью в выборе друзей. Ни в чем не терпя пошлости и фальши, она никому не прощала их. Но принципиальность ее заключалась еще и в том, что особо строга Русланова была главным образом к себе.
В ее доме бывали только близкие, только те, кто был ей дорог. Проницательность ее состояла в умении дать подлинную оценку дружбе, учитывая не внешнюю импозантность, не форму носа, а температуру сердца.
Сила ее духа ощущалась в любом, даже бытовом, проявлении, во всем, за что бы она ни бралась. Зачастую не имея о чем-то ни малейшего представления, никогда этому не учась, она преодолевала все препятствия лишь силой своих воли и духа и неизменно достигала цели. Лидия Андреевна, например, добилась больших успехов в искусстве составления букетов (в Японии это — целая сложная наука!) и не меньших успехов в искусстве приготовления пищи (лучшие — по мнению гурманов — пироги с капустой, когда-либо изготовлявшиеся в частных домах столицы).
Но к отдельным сторонам жизненного обихода Русланова была совершенно равнодушна. У нее никогда не было ни малейшего интереса к нарядам, чисто женского культа одежды, внешнего вида. В этом отношении моя подруга была более чем скромна, хотя на официальных приемах выглядела царственно. Будучи женщиной среднего роста, она казалась высокой, такая была в ней стать и особая, присущая только ей одухотворенность. Поэтому она и приносила с собой на сцену величавость русского женского обаяния, нечто такое чисто народное, сельское, что описать стихами мог бы только великий Некрасов.
Драгоценный камень в кольце требует достойной оправы, песня — хорошего аккомпанемента. Сопровождали выступления Руслановой саратовская гармошка Владимира Максакова, баян и аккордеон Льва Комлева, а партию рояля вели Ставицкий и Борис Мандрус.
Не знаю, то ли это были отголоски тяжелого детства, то ли выработалось скачкообразно прожитой жизнью: из холода в жар, из нищеты в благополучие, из успеха в неудачу, но Русланова обладала удивительным свойством: предчувствовать приближение радости или беды — большой либо даже самой малой. Это чувство сохранилось у нее до последнего часа: она все знала наперед, поэтому успела своевременно с нами попрощаться.
