Хозяин таких постоев по большей частью сам извозчик, который силой каких-нибудь особых счастливых обстоятельств выбился из работников в хозяева и сам теперь содержит своих собственных работников. Нанимается к нему обыкновенно его односельцы или по знакомству переходят от других хозяев. Если же нет ни того, ни другого; если хозяин — человек «вновь», к делу непривычен, какой-нибудь отставной унтер или мещанин, то к услугам его для найма батраков является тотчас же конный сводник, маклак, коими изобилует зимняя Конная[232] и почерпнуть коих весьма удобно можно в любом окрестном заведении за парой чая и преимущественно на Невском, близ Знаменья в доме Лопатина[233], где есть харчевня известная в барышническом мире под именем «биржи», необходимый эпитет который совершенно невозможно выразить в печати.
Такой вот конный сводник обыкновенно и подбирает батраков для нуждающегося хозяина «вновь». Обыкновенные условия найма — пять рублей в месяц, хозяйские харчи и гривенник в день на пару чая из «выездного», то есть из суммы, которую батрак выездит в течение дня; иногда из «выездного» же и харчи полагаются.
Занимаются здесь легковым извозом по преимуществу крестьяне трех губерний: Петербургской, Новгородской и Псковской; около трети между ними чухон, главный притон которых по первоначальному прибытию из деревни составляет «чухонское подворье» близ Невского монастыря, где обычно они находят своих факторов[234] и сводников. Из «чухонского подворья» или через его сводчиков, можно добывать лучших лошадей-шведок, Это составляет почти главный промысел означенного подворья.
Вот по большей части начало извозчичьей карьеры. В одно прекрасное утро к хозяину, какому-нибудь начинающему лосниться и жиреть Ивану Савельевичу, является в Ямскую парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, его односелец и приносит с собой грамотку от родственников, в которой кум Степан да сват Василий с тёткой Маврой посылают милостивому государю Иван Савельевичу свой нижайший с любовью поклон и просят пристроить у себя насчёт извоза ихнего парнишку Миколку, и отечески бить его буде забалует. Милостивый государь Иван Савельевич принимает к себе парнишку Миколку и на первое время, для приглядки, заставляет его конюшни чистить да дрожки мыть. Когда Миколка немного приобвыкнет, он вручает ему закладку, дает наставление, чтобы в длинные концы за пятиалтынный не рядился, да по мостам с церквями — места и улицы замечал, и затем Миколка, благословясь, выезжает с девяти часов утра на промысел.
Малый он ещё несмышлёный и потому городские улицы для него хуже лесу потёмного. По всему заметно, что новичок. Нет у него ни закидки, ни глазу, ни руки извозчичьей, ни сесть, ни вожжи взять, ни править не изловчился ещё; одним словом, не выработал себе этого форсу извозчичьего, в некотором роде своеобразного дендизма, которым всегда отличаются езжалые и бывалые.
Встречные товарищи зубоскалят над ним и обзывают «желтоглазым» — специально-общеупотребительная брань между извозчиками, обращённая по преимуществу на чухон; брань, которая употребляется ими только для своего же брата и никогда для человека другого промысла.
— Извозчик! — раздаётся вдруг у него под ухом. — На Васильевский в пятнадцатую линию пятиалтынный.
— Извольте садиться, — с готовностью откликается Миколка при всеобщем смехе товарищей, которым в самом деле смешно, что мальчуган порядился в чёртов конец за такую плату, а Миколка знай себе погоняет. Он сконфужен и поэтому ему хочется поскорее выбраться из-под глаз и насмешек товарищей.
— Далеко это, сударь? — оборачивается он к седоку.
— Нет, не так далеко, — цедит седок сквозь зубы.
— Вы уж покажите мне дорогу-то, потому я вновь, второй день как выехал, концов-то ещё не знаю, — просит доверчивый Миколка.
И вслед затем в расчёте на недальний путь хочет седаку угодить и пускает во всю рысь свою несуразную лошаденку. Но лошаденка уже давно уморилась и даже взопрела, а конца пути нет как нет. Миколка начинает роптать. Седок упорно и сурово молчит и только на поворотах лаконически замечает своему вознице: «Направо! Налево!» — и возница потрухивает мелкой усталой рысцой. Наконец-то раздаётся давно желанное: «Стой».
