– Мы заедем в магазин, купим продукты, и я приготовлю обед. Хочешь?
– Хочу! – вдруг обрадовалась она, представив, что это могло бы выглядеть, как полноценная репетиция семейных отношений. Только зачем ждать обеда? Разве это воскресное утро, эта кухня, запах кофе, их домашний вид – разве это не означает, что репетиция уже идет полным ходом? В ее намерения вовсе не входит заполнять им время от времени свое вакантное лоно. Она выбрала его, чтобы приручить и сделать своим мужем и отцом своих детей. Ну и что, что она его не любит? Ведь если любовь есть повод для брака, то и брак может стать поводом для любви. И если она даст шанс себе и ему, очень возможно, что она его полюбит. Конечно, жене, не обремененной любовью, легче добиваться от мужа желаемого. Она же в будущем не хочет от него ничего, кроме одного – верности…
Оставив его завтракать, она отправилась по квартире, подбирая по пути все, что плохо лежит и пристраивая к месту. Минут пятнадцать она хозяйничала, наслаждаясь новым, самодовольным чувством и понимая теперь свою мать, которая в ТАКОЕ утро была главной в доме, и отец, попадаясь ей на пути, с особой нежностью целовал ее, а она в ответ с томной грацией льнула к нему.
Очутившись в спальной, она окинула взглядом мятую наготу постели и вновь вернулась мыслями к ночному безумию. Как это было чудесно! Какие ощущения, какое потрясение! Но что им мешает повторить это прямо сейчас? Да, светло, но ему, наверное, только это и нужно. Лично ей нечего стыдиться, она – само совершенство. В конце концов, она всегда может закрыть глаза. Только вот как намекнуть ему на свое желание? Нет, не желание – помрачение! Но ведь это так естественно в их положении – не вылезать из кровати! Кажется, он и сам должен это понимать. Зачем ждать привычной скуки брака, если есть восторг добрачной страсти?
Сдерживая волнение, она пошла за ним. Он сидел за опустошенным столом и смотрел телевизор. Она подошла к столу, взяла пульт, выключила телевизор и возмущенно воскликнула:
– Тебе не стыдно?!
– Что такое, Наташенька? – округлились его глаза.
– Я жду тебя в спальной, а ты тут телевизор смотришь! – покраснела она.
Он шагнул к ней и подхватил на руки…
И опять все вышло хорошо. Он уложил ее, раздел и при свете дня долго и нежно колдовал над ней, неторопливо захватывая губами в плен всё новые пяди ее королевства. Время от времени он подбирался к ее уху и шептал неслыханные, головокружительные слова. Вскоре она уже вся горела и неотвратимо неслась к порогу исступления. Что будет за порогом, она уже знала – головокружительная карусель стонов, рыдающая гибель рассудка, сладкий восторг безумия и беспорядочные конвульсии души и тела.
Ей даже не пришлось менять позу. Опрокинутая на спину, она умирала трижды и трижды оживала, хватая ртом воздух и снова проваливаясь в черную судорожную дыру. Он осторожно вел ее по самому краю, потому что уже понял, что по каким-то причинам она почти не знакома с техникой вождения, отчего возможен занос. И когда она, слабо упершись руками в его грудь, жалобно и сдавленно простонала: «Не могу больше, не могу, не надо, уйди!..» он отпустил ее, лег рядом и принялся успокаивать, гладя ее безвольную руку:
– Тш-ш-ш, тш-ш-ш… моя хорошая, моя славная, моя любимая девочка…
Она покрылась испариной, волосы у нее на лбу слиплись, рука подрагивала. Минут пять она лежала, закрыв глаза и не двигаясь, а затем пробормотала:
– Иди ко мне…
– Нет, лучше ты ко мне! – ответил он и раскрыл объятия.
Она снова нарушила свои гордые правила и, уложив голову ему на плечо, отпустила руку на короткую прогулку по его груди и животу, строго следя за тем, чтобы не выйти за рамки приличий. Как ни был он хорош, но он не Володя, а всего лишь талантливый самец, и ласки ниже пояса ему, как и предыдущему любовнику, не положены. Тело его, в отличие от плотного, бугристого Феноменко, отзывалось приятной полнотой и было совершенно сухим, да к тому же без ужасной обезьяньей растительности. И самое главное, оно не пахло потом. И тут вдруг неприличное любопытство одолело ее: интересно, как выглядит у него то необычное, что заставляет ее буквально бесноваться? До сих пор она избегала опускать взгляд в то место, что облюбовала у него мужская сила, где, гордясь собой, нелепо прилепилась к гладкому складному фасаду этакой уморительной финтифлюшкой; то место, которое он пока благоразумно прикрывал. Помнится, тот же Феноменко любил выставлять ей на обозрение свой жеребячий отвес, которым явно гордился. Она же всегда торопилась отвести взгляд от безразмерного, уродливого, отдающего сморщенной чернотой корня, каждый раз с брезгливым изумлением спрашивая себя, как ЭТО в ней помещается.
