Она вспомнила корявые ласки Феноменко, который если и ласкал ее, то лишь затем, чтобы разогреть свою паяльную лампу. Вспомнила его натужное механическое усердие, с которым он взбивал липкую лаву, что вырывалась вдруг из него наружу вместе с его учащенным собачьим дыханием и пóтом. Вспомнила, и ее передернуло от омерзения. Недалеко от него ушел и Мишка. И даже Володя, ее любимый Володя, при котором она не стеснялась разгуливать нагишом, не имел терпения ее ласкать! Это они, ее мужчины, внушили ей мысль, что ее удел – доставлять им удовольствие. И вдруг нашелся тот, кто считает иначе! И вот он здесь, рядом с ней и в ее полном распоряжении! Неслышно выбравшись из кровати, она укрылась в ванной и предалась неуемному ликованию.
Какой, однако, уверенный и гордый у этой зеркальной куклы взгляд! Как распрямилась ее спина и расправились плечи! И чему она беспрестанно улыбается? И откуда у нее под глазами эти тени неподдельной любовной усталости? Уверенная, гордая и, можно даже сказать, вызывающе счастливая! И вместе с тем особая томность, какой не было в ней еще вчера, смягчила ее черты. С замиранием раздула она уголек той вчерашней сладкой боли, что взрываясь в ее нежной раковине, накрывала ее волнами гибельного восторга. Уголек вспыхнул, и тело откликнулось легкой летучей судорогой.
«Не потому у меня получилось, что смог он, а потому он смог, что во мне ЭТО есть!» – подумала она. Неблагодарная, по существу, мысль. Ничего удивительного, если иметь в виду, что любовь не замечает недостатков, а нелюбовь – достоинств.
…Когда он проснулся, то обнаружил вместо нее аккуратно сложенное одеяло. День уже окрасил занавески голубой акварелью, разбавив тишину спальной расчетливой неплотностью окна.
«Я – в ее кровати! Немыслимо!» – тут же вернулся он к самому главному.
Он сел и оглядел спальную. Кроме широкой, густого серого цвета кровати здесь было перламутровое трюмо с маленьким стульчиком на гнутых ножках, два приземистых витиеватой работы кресла, украшенные вертикальным чередованием зеленых и золотых полос, стройный, высотой ему по пояс комод, два ночных столика, недовольные тем, что их тусклые полированные лица скрыты журналами и прочей случайной ерундой. Часы на одном из столиков показывали десять утра. Он встал, закутался в халат и осторожно вышел в гостиную. Там он поменял халат на брюки и рубашку и двинулся на запах кофе. Она сидела за столом, отодвинув от себя пустую чашку.
– С добрым утром! – с порога смущенно приветствовал он, не торопясь подкреплять приветствие крепким поцелуем раньше, чем определит градус ее настроения.
– А вот и Дима! А ты, оказывается, большая соня! – пропела она, вставая с улыбкой ему навстречу.
И он устремился к ней с самыми широкими и радостными намерениями. Похитить ее губы, задушить в объятиях, встать на колени, прижаться лицом к ее животу и не вставать весь день – вот то скромное и недостойное ее королевской милости служение, на которое он был готов. Она же согнутыми в локтях руками обозначила дистанцию и смотрела на него со сдержанной улыбкой. Он взял ее за локти, и они поцеловались – бегло и невыразительно. Отодвинув лицо, она посмотрела на него с легкой иронией:
– Ты, никак, собрался уходить?
– Нет. Если, конечно, не прогонишь! – улыбнулся он в ответ.
– Тогда почему ты одет?
– Потому что это не мой халат. И одеяло тоже не мое, – вежливо улыбаясь, ответил он.
Он рисковал. Единственная ночь, проведенная с ней, была весьма зыбким основанием для такой наглости. Ее улыбка погасла, она отошла от него и принялась переносить из холодильника на стол остатки ночного пиршества.
– Садись. Тебе черный или со сливками? – спросила она.
– Черный, пожалуйста.
Она налила ему кофе, пододвинула тарелки и села напротив.
– Да, – вдруг ласково заговорила она, – это не твой халат. Но мы сегодня же купим тебе другой. И другое одеяло. Договорились?
– Договорились. Извини, что я об этом заговорил, но я не хочу тебя ни с кем делить, – отозвался он спокойно и твердо.
– Ешь, – сказала она, – доедай все. Извини, что мало – холодильник у меня, как всегда, почти пустой.
