Часов в десять, когда личное время Николая Михайловича стало склонять его ко сну, Наташа сказала жениху:
– Ты уж, Димочка, переночуй сегодня (завтра, послезавтра – тут же правильно понял он) дома… Сам понимаешь, нам с тобой при папе спать неудобно – мы пока не муж и жена!
– Да, да, конечно, ты права! – согласился он.
– Как тебе мой папа?
– Супер, просто супер! Я под сильным впечатлением! – искренне отозвался он.
Когда жених, горячо распрощавшись, ушел, отец спросил ее:
– Он что у тебя – еврей?
– С чего ты взял?
– Больно умный, недовольный и картавый!
– Ну, зачем ты так!
– Ну, хорошо, хорошо. Ты же знаешь, я не люблю евреев, но случись погромы – первый буду их прятать! Ты его любишь?
– Ну, конечно, люблю! – воскликнула Наташа, покраснела и отвернулась.
– Вот и ладно! – обнял ее отец. – Нет, нет, он у тебя нормальный парень, мне понравился. Толковый, обстоятельный и свое мнение имеет. И к тому же не бедный, а это тоже важно… Кстати, как у тебя дела с Феноменко? Не обижает? Дает заработать? Может, встретиться с ним нужно?
– Не надо, папуля, ни с кем встречаться! Все хорошо, и у нас с ним полное взаимопонимание!
– Ну, еще бы! Ведь деньги я ему аккуратно перевожу!
Вот уж воистину – чем дети самостоятельнее, тем меньше родители о них знают!
Как это обычно бывает: ты просыпаешься, не желая никому зла, и пропитанное утренним светом окно услужливо сообщает, что тебе тридцать пять. Не с милосердным вычитаемым «еще», а с насмешливым довеском «уже». Ты пытаешься держать удар и с благодарным поцелуем принимаешь подарок отца: роскошную видеокамеру, которую, как и фотоаппарат, не любишь, считая, что глуповатая техника недостаточно почтительна к твоему облику. Затем является женихи и в память о первом бутоне, с которым он ступил на путь вашего знакомства, и который с тех пор почитает, как символ твоей упругой прелести, преподносит корзину белых роз. К корзине прилагается назначенный на золотой сентябрь двухнедельный тур на Антибы. К его великому смущению, лучше он ничего не нашел.
Повод требует взобраться на сцену и предстать общественному взору в лакированном виде. Для этого следует отправиться в салон красоты, где наблюдать в зеркале, как тебя портят дурацкой напыщенной прической, которая может нравиться только всеядному жениху и доброму папочке, что они хором и подтвердят, оторвавшись от бутылки коньяка.
И все же что-то в ней, видимо, есть, судя по счастливому остолбенению жениха и гордому виду родителя, перед которыми она, как на генеральной репетиции предстала во всей сногсшибательной красе. С тем и отправились в заранее заказанный ресторан, где ей предстояло выслушать здравицы гостей в честь ее совершенной, бесподобной, невянущей красоты.
Были приглашены и явились все те, кто был у нее на Новый год, а также Ирина Львовна с помощницей. Приняли приглашение Серега Агафонов и Витя Коновалец, с которыми Наташа если уже и не водила тесных хороводов, то связи не теряла. Сами они, крепко ухватившись за перила звания и упираясь в ступеньку должности, вращались теперь в иных компаниях, готовясь к прыжку на перекладины совсем другого материала и качества. За четыре последних года они виделись с ней всего несколько раз, причем краткость встреч исходила от нее, и сейчас, появившись на входе, двинулись за реваншем, широко улыбаясь, раскинув руки и забыв про жен.
Отец ее, по их мнению, оказался именно таким, каким они его себе представляли: основательным, генеральской стати орлом-мужиком, достойным служить в органах. Безликий жених, напротив, впечатления не произвел: у него были внимательные глаза интеллигентного, неспособного на убийство человека. «Черт побери! – подумал, наверное, каждый из них. – Неужели она не могла найти кого-то получше?!»
Это уже потом, когда сидя по левую руку от нее, он четвертым по счету взял и бархатным баритоном пропел влюбленное слово о счастье быть незаслуженно приближенным этим чудом природы по имени Наташа, когда за переносным смыслом его слов обнаружилась сказочная принцесса – только тогда показалось им, что, может быть, она и не так неправа, выбрав пресс-секретарем своей души и тела этого по-штатски неброского, но по-соловьиному сладкозвучного певца ее прелестей. К тому же, как позже выяснилось, он был небеден.
