Некоторые вопросы теории катастроф - страница 96

– Убей не понимаю, – стонал папа, задыхаясь от хохота, – как это ни один режиссер до сих пор не догадался снять фильм ужасов «Кошмары американского Рождества» или что-нибудь подобное. Это же золотая жила! Можно еще и продолжение снять, и телесериал. «Возвращение святого Ника. Часть шестая: Последнее Рождество». Или, скажем, «Олененок Рудольф отправляется к черту на рога». И зловещий подзаголовок: «Не сидите дома на Рождество!»

– Пап, вообще-то, считается, что на праздниках все радуются.

– Значит, я должен радостно сделать свой вклад в оживление американской экономики, закупая тоннами безумно дорогие и совершенно ненужные мне товары? У большинства из них имеются мелкие пластмассовые детальки, которые в первую же неделю отламываются, и вещь перестает функционировать. Я должен залезть в долги, не спать по ночам, зато экономика взбодрится, поникшие процентные ставки мигом подскочат, появятся новые рабочие места, в которых не было никакой необходимости, поскольку те же операции быстрее, точнее и дешевле выполнит изготовленное на Тайване устройство с программным управлением. Да уж, Кристабель, знаем мы это веселье!

А вот мои рассказы о подготовке к Рождеству в «Сент-Голуэе» почему-то не вызвали у сурового Эбенезера бурной критики, реплик по поводу «чумы потребительства», «корпоративных обжор и их непомерных рождественских премий» и даже мимолетного упоминания одной из папиных любимых социологических теорий – о «мишурной американской мечте». У нас в школе перила на всех лестницах (даже в притулившемся на отшибе корпусе Лумис, где работала Ханна) перевили сосновыми ветками, густыми и щетинистыми, как усы лесоруба. К деревянным дверям корпусов Элтон, Барроу и Воксхолл прикрепили – железными штырями, наверное, – роскошные венки в стиле эпохи Реформации. Установили гигантскую ель – настоящий Голиаф среди хвойных, – а на чугунных воротах проезда Горацио мигали белые фонарики, словно обезумевшие светлячки. Суровый скелетообразный семисвечник сиял огнями в самом конце коридора второго этажа корпуса Барроу – подальше от христианской территории (линию обороны держал преподаватель углубленного курса всемирной истории, мистер Карлос Сэндбом). На ручке входной двери корпуса Ганновер подвесили бубенцы размером с мячики для гольфа, и они тоскливо звякали каждый раз, как очередной опоздавший хлопал дверью, торопясь на урок.

Наверное, благодаря всей этой предпраздничной вакханалии мне удалось как будто отодвинуть от себя события предыдущих недель – так отодвигают в сторонку громадную кипу непрочитанной почты (зная, что, когда ее наконец откроешь, выяснится, что ты полностью разорился). К тому же, если верить папе, в Америке рождественские праздники в любом случае «время, когда люди впадают в кому и отказываются видеть реальность, притворяясь, будто обнищание трудящихся, голод, растущая безработица и СПИД – всего лишь экзотические фрукты с легкой кислинкой и для них сейчас, к счастью, не сезон». Значит, не так уж я и виновата, если убираю за кулисы Коттонвуд, маскарад, Смока и необычное поведение Ханны, а главную сцену отдаю экзаменам за полугодие, сбору старой одежды для благотворительных целей (кто сдаст больше всего мешков барахла, тому Эвита вручит Золотой билет – плюс десять баллов к оценке за любой экзамен по выбору; «Одежду складывайте в пластиковые мешки для скошенной травы и сухих листьев! – орала она утром на общем собрании. – По тридцать девять галлонов!»). И самое ослепительное – любимый проект президента ученического совета Максвелла Стюарта, Рождественский бал под лихим названием «Рождественское кабаре Максвелла».

И разумеется, любовь.

К сожалению, в основном не моя.

Как-то в начале декабря на свободном уроке в библиотеку вошел ученик-первогодок и обратился к мистеру Флетчеру, занятому решением кроссворда:

– Вас вызывает директор Хавермайер. Очень срочно!

Мистер Флетчер, явно недовольный, что ему не дают закончить «Финальный фейерверк мастера крестословиц» (Пуллен, 2003), поплелся за мальчиком к выходу и дальше, вверх по холму, к корпусу Ганновер.