– Тошно как-то, – сказала я.
Джейд кивнула:
– Прямо жить не хочется.
– Как думаешь, она его простит?
– Конечно. Она его знает как облупленного. У Найджела от рождения отсутствует ген, который отвечает за чувства. Бывает, у человека нет аппендикса или пониженное содержание лейкоцитов в крови. А у Найджела нет чувств. В детстве ему делали томографию мозга, и там, где у других людей находятся эмоции, у него, бедненького, космическая пустота, вакуум. Да он еще и гей. Сейчас, конечно, все ужасно толерантные и так далее, а все равно таким, наверное, в школе несладко приходится.
– Найджел гей? – изумилась я.
– Рвотинка, ау? Земля на связи? – Джейд смотрела на меня, как на «лесенку» на колготках. – Удивляюсь я тебе иногда! Ты к доктору не ходила – проверить, все ли винтики на месте? А то я что-то прямо сомневаюсь, Тошнюсик. Серьезно.
К сожалению, в наше время безумных скоростей стали недолговечными столь ценимые нашими предками и русскими писателями горе, тоска, муки совести и прочие душевные терзания.
Почитайте, например, книгу Р. Стэнбери «Красноречивая статистика и сравнение эпох», издание 2002 года, раздел «Горе», – и вы узнаете, что сама идея разбитого сердца, печали, тоски и отчаяния ушла в прошлое. Скоро эти понятия будут восприниматься как забавный архаический курьез, в одном ряду с «колымагой», «джиттербагом» и «джем-сейшеном». В 1802 году средний американский вдовец ждал 18,9 года, прежде чем снова жениться, а в 2001-м он в среднем готов потерпеть всего 8,24 месяца (в таблице, где приведены данные по каждому штату, можно увидеть, что в Калифорнии этот срок сократился до пугающей цифры – 3,6 месяца).
Папа, конечно, бурно возмущался такой «культурной анестезией», «стремлением сгладить самые глубокие человеческие чувства, чтобы оставалась только ровная пустота без единой морщинки или складочки». Поэтому он всячески старался воспитать меня тонко чувствующей личностью, способной за самой скучной внешностью различить добро и зло и массу промежуточных оттенков. По дороге от Модерса, штат Огайо, до Падьюки, штат Вашингтон, папа заставил меня выучить наизусть не одну и не две, а все «Песни невинности и опыта» Уильяма Блейка. С тех пор я не могу спокойно смотреть, как муха вьется около гамбургера, – сразу вспоминаю: «Я тоже муха: / Мой краток век. / А чем ты, муха, / Не человек?»[212]
Правда, в компании Аристократов нетрудно было притвориться, будто я в жизни ничего не учила наизусть, кроме тысячи ритм-энд-блюзовых песенок, и никого не знаю по фамилии Блейк, кроме того мальчишки из нашей школы, который вечно ходит руки в карманы и смотрит так, словно хочет дать в морду, и что при виде мухи у меня одна, чисто девчачья реакция: «Фу, гадость!» Знай об этом папа, он бы, конечно, назвал такой подход «отвратительным конформизмом» и даже, может, сказал бы, что я «позорю род Ван Мееров» (папа часто забывал, что он сирота). А мне это казалось захватывающим и даже романтичным – плыть по течению, «глядя на дальний Камелот» и не думая о последствиях (см. «Волшебница Шалот», Теннисон, 1842)[213].
Поэтому у меня не возникло никаких возражений, когда в субботу, 22 ноября, Джейд вплыла в Фиолетовую комнату в черном парике и свободном белом брючном костюме. Подложенные плечи торчали, словно белые меловые утесы Дувра, а брови были густо подрисованы – по-моему, акварельным карандашом цвета жженая охра.
– Угадайте, кто я!
Чарльз окинул ее взглядом:
– Госпожа Эдна[214].
– «Я не выхожу из дома, если не одета как кинозвезда Джоан Кроуфорд. Вам нужна простая соседская девчонка? Вот и идите к соседям!» – Джейд расхохоталась злодейским смехом и бросилась ничком на кожаный диван, болтая ногами в остроносых черных туфлях. – А угадайте, куда я направляюсь?
– К черту, – сказал Чарльз.
Джейд перевернулась и села. Прядка парика прилипла к накрашенным губам.
– «Приют для бездомных животных округа Бернс сердечно приглашает вас на ежегодный…»
– Прекрати!
– «…благотворительный вечер…»
– Нельзя!
– «Просьба подтвердить ваше участие».
– Ни в коем случае!
– Может, там будет буйная оргия…
– Нет!!!
– Я пойду, – сказала Лула.
