Он снова посмотрел на меня, коснулся глазами моего лица – так грустный человек, глядя в окно, прижимает ладони к стеклу. И передо мной, словно изображение в диапроекторе на уроке мистера Арчера, возникла крошечная картина, томящаяся в плену в его доме. Наверное, она и сейчас там висит – мужественно не бросает свой пост в конце коридора. Зак сказал, что я похожа на эту картину. На эту лодку без моряков.
Зак изогнул одну бровь – еще один талант, которого я за ним не замечала.
– Может, все-таки согласишься? Там готовят замечательный чизкейк.
– Мне правда надо идти.
Он безнадежно кивнул:
– Значит, если я спрошу, можно мне… как-нибудь увидеться с тобой летом… Знаешь, мне не обязательно всю тебя целиком видеть. Можно… один палец, например. Ты скажешь, что это никак не получится. Все дни расписаны до глубокой старости. Между прочим, у тебя трава к туфлям прилипла.
Растерявшись, я наклонилась и стерла с босоножек травяную зелень. Босоножки с утра были белыми, а теперь покрылись пятнами, как старческие руки.
Я сказала:
– Летом меня здесь не будет.
– Куда ты уезжаешь?
– В гости к бабушке с дедушкой. Может, еще куда-нибудь съезжу.
(«Чиппаваа, Нью-Мексико, волшебный край, родина кукушки-подорожника, мескитовой травы, красногорлой форели, ведется добыча полезных ископаемых, серебра, поташа…»)
– С папой или сама по себе?
Какая у него удивительная способность каждым вопросом попадать в точку. Папа всегда отвергал теорию о том, что не бывает неправильных вопросов. Ее придумали в утешение тупицам. Да, нравится вам это или нет, есть небольшое количество правильных вопросов и триллионы неправильных. Из них из всех Зак выбрал тот единственный, от которого у меня защипало в горле, и я испугалась, что сейчас зареву или упаду на землю. Я снова сделала вид, будто у меня ужасно чешется рука и шея. Самое смешное, что папе Зак, наверное, понравился бы. Вот этот прицельный вопрос в яблочко – папа бы оценил.
Я сказала:
– Сама по себе.
И я пошла прочь, смутно осознавая, что делаю. Поднялась на холм, перешла через дорогу. Нет, я не плакала и не грустила даже. У меня все было в норме. Ну, не то что в норме («Норма – это для дураков и дебилов»). Я не могла подобрать точное слово для своего состояния. Надо мной раскинулось пустое светло-серое небо – на нем можно было нарисовать все, что угодно: искусство или золотую рыбку, хоть крошечную, хоть громадную.
Я прошла мимо Ганновера и мимо газона перед столовой, – на нем валялись мокрые ветки. От дождя земля превратилась в кашу. А Зак не говорил «подожди» или «куда ты?» – он просто все время был рядом, чуть позади моего правого плеча. Мы обошлись без формулировок, без гипотез, теорий и выводов. Ботинки Зака размеренно ступали по лужам, рыбками в воде, и мои босоножки тоже. Он держал зонтик точно у меня над головой. Я проверила; Ван Меерам всегда надо все проверить. Я отклонялась чуть-чуть вправо, то ускоряла, то замедляла шаги, а то и вовсе останавливалась стряхнуть траву с босоножек. Мне интересно было – намочит ли дождь хотя бы локоть или коленку? Нет, зонт неизменно оставался надо мной. Пока мы дошли до автостоянки, где приплясывали деревья – совсем чуть-чуть, чтобы не отвлекать зрителей от главных действующих лиц, – на меня не упала ни одна капля дождя.
