– Одиннадцатый пошел.
– Давайте не будем сегодня засиживаться, – сказала Ханна. – Всем нужно выспаться, завтра рано вставать.
– Ну замечательно!
Можно не объяснять, что меня терзали Страх и Тревога. Тайных знаков Ханны никто, кроме меня, не заметил – даже Лула. Забыв о зловещем окурке, она мирно уплетала жареные зефирки с печеньем (нитка растаявшего зефира прилипла у нее в уголке рта) и улыбалась рассказу Мильтона, отчего на подбородке появлялись крохотные ямочки. А я сидела, поджав ноги, и смотрела в огонь. Думала вообще никуда не ходить («Если не знаешь, что делать, притворись, будто ничего не видишь и не помнишь»), но через пять минут я с ужасом заметила, что Ханна глядит на меня с ожиданием, как будто я играю Офелию и так вошла в роль безумной, что пропускаю свои реплики, а бедным Лаэрту с Гертрудой приходится импровизировать.
Под этим неумолимым взглядом я встала, отряхнула джинсы и сказала:
– Я… сейчас вернусь.
– Ты куда? – спросил Найджел.
Все на меня уставились.
– В туалет, – сказала я.
Джейд захихикала:
– Ой, боюсь даже думать, что мне тоже придется!
– Коренные жители Америки могли, значит и ты сможешь, – сказал Чарльз.
– Коренные жители еще и скальпы с людей снимали.
– Советую воспользоваться сухим листиком! – захихикал Найджел. – Или мхом.
– Есть же туалетная бумага, – сказала Ханна. – У меня в палатке.
– Спасибо, – ответила я.
– В моем рюкзаке, – добавила Ханна.
– А шоколад еще остался? – спросила Джейд.
За палатками была наждачная темнота. Я подождала, пока глаза привыкнут, потом проверила, что никто за мной не пошел и все по-прежнему разговаривают под треск костра, и углубилась в лес. Ветки резиновыми шлангами хлестали меня по ногам. Оглянувшись, я удивилась, как смыкаются за спиной сосновые ветви – словно хипповые дверные занавески из бусин. Я медленно обошла поляну по дуге, держась за деревьями, и остановилась примерно там, куда кивнула Ханна.
Костер был не так уж далеко – ярдов десять[397] от меня. Ханна сидела вместе со всеми, подперев голову рукой. Лицо у нее было такое сонное и довольное, что я заколебалась на секунду – уж не померещилось ли мне? Если через три минуты она не придет, решила я, вернусь к костру и никогда больше не стану разговаривать с этой ненормальной, – нет, через две минуты! Именно столько времени занимает процесс полураспада ядер в слитке изотопа алюминия-28. Двух минут достаточно, чтобы умереть от газа VX (произносится «Ви-Экс»), за две минуты сто пятьдесят мужчин, женщин и детей народа сиу были убиты в бойне у ручья Вундед-Ни в 1890 году, а в 1866 году норвежка по имени Гудрид Ваалер за две минуты родила сына, Йохана Ваалера, будущего изобретателя канцелярской скрепки.
Ханне тоже двух минут хватило.
Глава 22. «Сердце тьмы», Джозеф Конрад
Издали мне было видно, как Ханна встала и что-то сказала нашим. Я расслышала свое имя – наверное, Ханна сказала, что хочет проверить, как у меня дела. Потом она направилась к палаткам и пропала из виду.
Я подождала еще минуту, наблюдая за нашей компанией. Джейд карикатурно изображала мисс Стердс на утреннем общем собрании: ноги широко расставлены, сама покачивается, словно парóм, пересекающий Ла-Манш в штормовую погоду («Наша страна переживает опасный период!» – выкрикнула Джейд, стиснув руки и выпучив глаза). Где-то рядом, словно старческие суставы, затрещали ветки – ко мне шла Ханна, ее лицо смутно белело в темноте. Она с улыбкой приложила палец к губам и поманила меня за собой.
Я, конечно, удивилась. Фонарика я с собой не прихватила. Поднимался ветер, а на мне были всего лишь джинсы, футболка, тоненький папин пуловер с надписью «Университет Колорадо в Пикаюне» и ветровка. Но Ханна уже быстро шагала прочь, петляя между сосен, и я пошла за ней, разок оглянувшись назад: наши над чем-то смеялись у костра, и голоса сплетались в единое полотно.
Я собиралась, как отойдем подальше, спросить, в чем дело, но у Ханны был такой целеустремленный, сосредоточенный вид, что у меня язык не повернулся. Ханна вытащила фонарик – у нее была такая смешная сумочка в виде пояса, не то черная, не то синяя, я раньше не замечала. Слабенький круг света лишь чуть-чуть отодвинул тьму, ничего не освещая, кроме тощих древесных стволов.
