– Весенние каникулы начнутся двадцать шестого марта. Не занимайте эти выходные. Отметьте у себя в календаре.
– А что будет? – спросил Чарльз.
– Мы идем в поход.
– Кто сказал? – удивилась Джейд.
– Я говорю.
– И куда? – спросила Лула.
– В Грейт-Смоки-Маунтинс. Ехать меньше часа.
Я чуть не подавилась. Мы с Найджелом переглянулись через стол.
А Ханна радостно продолжала:
– Ну, вы знаете: страшные рассказы у костра, потрясающие пейзажи, свежий воздух…
– Макароны в котелке, – вполголоса добавила Джейд.
– Никто не заставляет варить макароны. Можно есть, что захочется.
– Все равно тоска.
– Не надо так!
– Наше поколение не фанатеет по дикой природе. Мы бы лучше по торговому центру прошвырнулись.
– А разве плохо стремиться к чему-то большему?
– Там не опасно? – как бы невзначай поинтересовался Найджел.
– Нет, конечно! – улыбнулась Ханна. – Просто не надо делать глупостей. Я тысячу раз там бывала, все тропы знаю. Да вот на днях тоже ездила.
– С кем? – насторожился Чарльз.
– Сама с собой.
Мы все на нее уставились. Январь все-таки.
– Когда это? – спросил Мильтон.
– На каникулах.
– Не замерзли?
– Да что там – замерзла! – воскликнула Джейд. – Там же скучно до смерти?
– Мне не было скучно.
– А медведи? – не унималась Джейд. – И хуже того, комары и всякие жуки! Ненавижу насекомых. А они меня обожают. Прямо фанаты, не знаешь, куда от них деваться.
– В марте комаров нет. А если будут, я тебя полью антикомариным средством с ног до головы, – грозно прорычала Ханна (см. «Бульдог в курятнике. Жизнь Джеймса Кэгни»[373], Тейлор, 1982, стр. 339).
Джейд промолчала, разгребая вилкой шпинат.
– Да что ж такое? – нахмурилась Ханна. – Я стараюсь, придумываю для вас что-то новое, интересное. Вы в школе проходили «Уолдена» Торо?[374] Неужели он вас не вдохновил? Или эту книгу уже исключили из программы?
Ханна обратила взгляд на меня, а мне было трудно смотреть ей в глаза. Прическа по-прежнему отвлекала. В фильмах пятидесятых режиссеры использовали такую стрижку, чтобы показать, что героиня недавно вышла из психушки или что косные жители родного городка заклеймили ее как продажную женщину. Чем дольше глядишь, тем сильнее ощущение, что эта стриженая голова плавает в воздухе сама по себе, как голова Джимми Стюарта в «Головокружении»[375], когда он страдает от нервного расстройства и вокруг него крутится вихрь психоделической расцветки – сто оттенков безумия. Из-за короткой стрижки глаза Ханны казались огромными, шея – очень бледной, уши – беззащитными, словно улитки без раковины. Может, права Джейд – у Ханны и впрямь назревает нервный срыв? Возможно, она «устала поддерживать Великую ложь человечества»? (см. «Вельзевул», Шорт, 1992, стр. 212). Или еще более жуткий вариант: вдруг она слишком зачиталась той биографией Мэнсона? Даже мой папа, хоть суевериям не подвержен, говорит, что слишком пристальное изучение зла небезопасно для «впечатлительных умов». Поэтому он и не включает больше «Черного дрозда» в список обязательного чтения к своему курсу.
– Ты-то понимаешь, о чем я? – Взгляд Ханны словно приклеился ко мне, вроде ярлыка на лобовом стекле машины. – «Я ушел в лес, потому что хотел жить разумно, – процитировала она. – Хотел погрузиться в самую суть жизни и добраться до ее сердцевины, чтобы… чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе и не жил… чтобы… что-то такое разумно…»[376]
Неоконченная фраза повисла в воздухе. Все молчали. Ханна засмеялась, но смех получился невеселым.
– Надо бы мне самой перечитать…
