Я стояла в коридоре возле картины Тернера и ненавидела себя, а Зак все еще колебался на краю бездонной пропасти поцелуя.
– Тебя что-то беспокоит, – негромко заметил он.
Прямо Карл Юнг. Зигмунд, чтоб его, Фрейд.
– Пошли отсюда, – сказала я грубо и попятилась.
Зак улыбнулся. Поразительное явление природы: в его лице просто не было выражения злости или досады, как в языке некоторых индейских племен, хупа или могавков, нет слова, обозначающего фиолетовый цвет.
– Знаешь, чем ты похожа на эту лодку? – спросил Зак.
Я пожала плечами. Платье чуть слышно прошуршало.
– Видишь, во всей картине только на нее светит луна? Вот отсюда, сбоку. Все темное, и только лодка светится.
Так он сказал. Не помню точные слова, но в них бурлила кипящая лава, неся с собой куски горной породы, пепел и раскаленный газ. Я не стала дожидаться, пока меня захлестнет, и сбежала вниз по лестнице. Пэтси и Родж все еще стояли там, где мы их оставили, словно две тележки с покупками, забытые в супермаркете.
– Правда, это нечто? – воскликнула Пэтси.
Мы с Заком сели в «тойоту». Его родители махали нам вслед. На их лицах фейерверками расцветали улыбки. Я тоже помахала, высунувшись в окно:
– Спасибо! До свидания!
Как странно, что по реке жизни плывут и такие ромашки, как Зак и его родители. Течение несет их мимо диких орхидей, мимо чертополоха вроде Ханны Шнайдер, мимо Гаретов Ван Мееров, застрявших в кустах и в грязи. Папа таких ненавидел и, случайно услышав где-нибудь в очереди их неизменно безмятежные разговоры, называл «пушинками» (его самое презрительное обозначение «приятных людей»).
Мне самой не терпелось отделаться от Зака, как только приедем на дискотеку (там будут Джейд и вся наша компания, будут Блэк и Джоли – хорошо бы, у Джоли какие-нибудь прыщи высыпали на лице, не поддающиеся никаким средствам современной медицины). И все-таки – что со мной не так? Я почти восхищалась его неистребимым оптимизмом. Я шарахнулась от его поцелуя, словно на меня напала стая саранчи, а он улыбается и бодро спрашивает, удобно ли мне и не упираются ли коленки.
Когда мы выезжали на шоссе, я оглянулась. Пэтси и Родж стояли на крылечке – наверняка по-прежнему уютно обнимая друг друга за талию. За тощими сосенками мелькала зеленая блузка Пэтси. Зак включил какую-то попсу по радио. Я бы ни за что не призналась папе, что на секунду меня посетила мысль: может, не настолько и ужасно, если у человека такая семья? Папа с веселой усмешкой, и мальчишка с такими синими глазами, что кажется, сейчас из них воробей вылетит, и мама, неотрывно провожающая сына взглядом, – так собака, привязанная у входа в магазин, не сводит глаз с автоматических раздвижных дверей.
– Дискотека – это здорово, правда? – сказал Зак.
Я кивнула.
Глава 14. «Взломщик из Шейди-Хилла», Джон Чивер
Школьная столовая под железным руководством председателя студенческого совета Максвелла приняла облик шикарного ночного клуба в версальском стиле: поддельные вазы севрского фарфора, французские сыры и пирожные, золотая мишура. Поверх стенда «Мир и эпоха» (групповые снимки учащихся «Голуэя» с 1910 года до наших дней) прикрепили грубо намалеванные плакаты с девушками странных пропорций на качелях. Считалось, что они должны напоминать игривую картину Фрагонара «Качели» (ок. 1767), хотя на самом деле эти произведения почему-то вызывали в памяти «Крик» Мунка (ок. 1893).
Присматривать за происходящим явилась половина преподавательского состава, нарядившись кто во что горазд. Рядом с Хавермайером стояла его худая, бледнолицая жена Глория в черном бархате (Глория редко появлялась на публике; поговаривали, что она почти не выходит из дома, целыми днями валяется на диване, поедает зефир и читает романы Цирцеи Кенсингтон, любимого автора многих июньских букашек, – поэтому я и знаю, как называется ее самая популярная книга, «Сокровище Рочестера де Вилинга» [1990]). Поблизости пучил глаза, ухватившись за подоконник, мистер Арчер, упакованный в темно-синий костюм, словно приглашение в конверт. Мисс Фермополис в легкомысленных гавайских оранжево-красных тонах болтала с мистером Баттерсом (она, видно, обработала свои волосы каким-то специальным средством, превращающим локоны в мотки испанского мха). Любимец Ханны мистер Моутс прислонился к дверному косяку, почти упираясь головой в притолоку; на нем был пиджак цвета берлинской лазури и клетчатые брюки. (У мистера Моутса очень своеобразное лицо: нос, пухлые губы, подбородок и значительная доля щек столпились в нижней части, словно пассажиры тонущего судна у спасательной шлюпки.)
