Оказавшись снаружи, я потащила Джейд через кирпичную террасу с коваными скамеечками («Ай! Больно, между прочим!»). На скамейках обосновались особо рьяные парочки.
Оглянувшись через плечо – нет ли погони, – я поволокла Джейд по газону и дальше по усыпанной мелкими камушками дорожке. Оранжевые фонари бросали на землю наши длинные тощие тени. Я ослабила хватку только возле корпуса Ганновер, темного и пустынного. Ночь окрасила все вокруг в сине-серые тона – темные провалы окон, деревянные ступени крыльца, забытый кем-то листок с домашкой по алгебре, тихо бормочущий во сне.
– Ты в своем уме, вообще? – заорала я на Джейд.
– А что?
– Как ты додумалась явиться в таком виде?
– Да ну тебя, Рвотинка. Не ори.
– Хочешь из школы вылететь?
– Нахер тебя, – захихикала она. – И твоего песика![273]
– Где все? Где Ханна?
Джейд скорчила гримасу:
– Все у нее. Пекут яблочный пирог и смотрят «Небо и землю»[274]. Ты правильно угадала – все тебя бросили. Решили, что здесь будет скучища. Я одна – верная. А где благодарность? Я принимаю наличные, чеки на предъявителя, «Мастеркард», «Визу». Только не «Америкэн экспресс».
– Джейд!
– А они все – предатели. Пятая колонна. И если тебе вдруг интересно, Блэк со своим цветочком сейчас занимаются всякими гадостями в дешевом мотеле. Он прямо весь такой влюбленный, убила бы. Эта девка – вроде Йоко Оно, из-за нее мы все рассоримся…
– Слушай, возьми себя в руки!
– Да я в полном порядке! – Джейд улыбнулась. – Пошли куда-нибудь в бар, где мужчины мужественны, а женщины волосаты. И улыбки их отдают пивом.
– Поезжай домой, а?
– Я бы лучше в Бразилию… Рвотинка!
– Что?
– Кажется, меня сейчас вырвет.
Она и правда выглядела неважно, даже губы побелели. Джейд смотрела на меня огромными трагическими глазами, прижимая ладонь к горлу.
Я схватила ее за руку и потянула к рощице молодых сосенок, хотя безвинные деревца ничем не заслужили подобной участи, но Джейд вдруг захныкала, как маленький ребенок, которого заставляют доесть цветную капусту или пристегивают на заднем сиденье машины, и бросилась к входу Ганновера. Я думала, там заперто, а оказалось – открыто. Джейд исчезла в здании.
Я нашла ее в туалете, возле кабинета Мирты Грейзли. Джейд стояла на коленках перед унитазом. Ее рвало.
– Ненавижу блевать! Лучше сдохнуть! Убей меня, пожалуйста, я тебя умоляю!
Пятнадцать мучительных минут я придерживала ее волосы.
– Полегчало, – сказала наконец Джейд, утирая глаза и рот.
Наскоро умывшись, она рухнула лицом вниз на диванчик в комнате, где Мирта Грейзли встречалась с родителями будущих учеников.
– Поехали домой, – попросила я. – Только подожди одну секундочку, я мигом вернусь.
Свет мы не включали. Казалось, будто мы находимся на дне океана. По паркету тянулись истонченные тени голых деревьев за окном, словно водоросли. Саргассы какие-нибудь. Пылинки на оконном стекле – зоопланктон, торшер в углу – морская губка из стекловолокна. Джейд со вздохом перевернулась на спину. Пряди волос прилипли к щекам.
– Пошли отсюда, – повторила я.
– Он тебе нравится, – сказала Джейд.
– Кто?
– Купон.
– Нравится, как шумовое загрязнение окружающей среды.
– Ты с ним сбежишь.
– Ага, конечно.
– Будешь целыми днями заниматься с ним сексом и принимать от него подарочные сертификаты. Серьезно! Я такие вещи чувствую, я экстрасенс.
– Молчи уж.
– Тошнюсик…
– А?
– Все они уроды.
– Кто?
– Лула. Чарльз. Ненавижу их. А тебя люблю. Ты одна порядочная. А эти – засранцы. Ханну больше всех ненавижу.
– Да ладно.
– Правда! Я притворяюсь, потому что так проще, и вообще весело приходить к ней в гости, смотреть, как она готовит обед и изображает из себя Франциска, мать его, Ассизского. Но про себя я знаю, что она – мерзкая гадина.
Я помолчала немножко. За это время акула-веретено успела бы пару раз проплыть мимо в поисках косяка сардинок, а своеобразная формулировка Джейд – «мерзкая гадина» – уж точно должна бы развеяться, как чернильное облачко, выпущенное испуганной каракатицей.
Потом я сказала:
– Вообще, это нормально, периодически испытывать неприязнь к близким знакомым. Так называемый принцип Дервида – Лёверхастеля. Он описан в статье…
