— Простите, — сказал он, — вы не можете мне сказать, где доктор Юл Голем?
— Нет, — сказал Виктор. — Обычно в это время он бывает здесь, но сегодня где-то задержался. Он будет с минуты на минуту.
— Присядьте, — предложила Диана, — подождите.
— Благодарю вас, — сказал мокрец, — я подожду в вестибюле.
— Вы нам нисколько не помешаете, — сказала Диана. — Садитесь.
После этого в окончательном варианте «Виктор налил ему коньяку. Мокрец привычно небрежным жестом взял рюмку, покачал, как бы взвешивая, и снова поставил на стол». В черновом варианте:
Виктор молча налил коньяку в третью рюмку и придвинул к нему. Но он не обратил внимания ни на Виктора, ни на коньяк. Он пристально смотрел на Диану.
Конкретные размышления Банева по поводу сидящего рядом мокреца в рукописи («Интересно, что ему понадобилось от Дианы? Опять медикаменты?») Авторы заменяют более общими, продолжающими мысли Банева о человечестве: «А вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?..»
Поведение мокреца, услышавшего от Фламина Ювенты «А ну, зараза, пошел отсюда вон!», в окончательном варианте не описывалось. А в черновике было: «Зурзмансор уже стоял, сгорбленный и покорный». И позже, во время драки, в окончательном варианте «Зурзмансор, спокойно откинувшийся в кресле», а в первоначальном — «Зурзмансор, прижавшийся к стене».
В начале беседы с бургомистром о статье против мокрецов Банев заявляет на длинную речь бургомистра: «Давайте говорить просто…» В рукописи он добавляет: «Я не избиратель и не министр иностранных дел». Далее, подстраиваясь под бургомистра, Банев с издевкой говорит: «Вы ведь знаете, мы, писатели, народ неподкупный, действуем исключительно по велению совести».
Голем и Банев беседуют о молодом человеке в очках и Паворе. В рукописи было дополнение:
— Ладно, — сказал Виктор. — Значит, генерал Пферд… Ага, — сказал он. — И этот молодой человек с портфелем… Вот оно что! Значит, это у вас просто военная лаборатория. Понятно… А Павор, значит, не военный. Он знает, кто этот тип в очках и с портфелем?
— Думаю, да, — сказал Голем. — Во всяком случае, он пытался проникнуть к нему в номер. Это я сам видел.
— Ну и что? — заинтересовался Виктор.
— Не получилось.
— Так, Павор, значит, не военный, — повторил Виктор. — А этот тип знает, кто такой Павор?
Убирается изложение бородатого анекдота (впрочем, может быть, в то время он был новым?) во время разговора Дианы и Виктора утром, когда Виктор бреется:
— Вспомнила анекдот про мужа, который бреется утром.
— Изложи.
— Морщится он от боли, страдает и спрашивает жену: «Хотела бы ты быть мужчиной, кошечка?» А жена отвечает: «А ты, милый?»
— Пардон, — сказал Виктор. — Я не понимаю.
Начало разговора Банева с Зурзмансором в рукописи было описано несколько по-другому:
Он тут же увидел его: человек из лепрозория сидел за служебным столиком в дальнем углу, где обычно Диана кормила Виктора. Он поднялся им навстречу. Это был тот самый желтолицый обладатель орлиного профиля, и на нем был вечерний черный костюм, и он был в черных перчатках и руки не подал, просто поклонился и сказал отчетливо, но негромко:
— Здравствуйте, рад вас видеть.
— Банев, — представился Виктор, ощущая некоторое разочарование. Он ожидал, что это будет настоящий мокрец.
— Мы, собственно, уже знакомы, — сказал человек из лепрозория. Я Зурзмансор.
Виктор постарался не выдать своего замешательства. Они сели, разобрали салфетки, и официантка принесла суп. Ладно, подумал Виктор, значит вот они какие без повязки. Подожди, а где его «очки»? У Зурзмансора не было «очков», можно было подумать, будто они расплылись по всему лицу и окрасили кожу в желтоватый цвет.
— Ирма передает вам привет, — сказал Зурзмансор, разламывая кусочек хлеба. — Просит не беспокоиться.
— Спасибо, — медленно сказал Виктор. Так, подумал он, значит, он знал, что увидит меня. И может быть, даже хотел увидеть меня. Ну, тогда пусть он и начинает. Виктор деликатно глотал диетический суп, помалкивал и краем глаза следил, как Диана со странной, какой-то материнской улыбкой смотрит то на него, то на человека из лепрозория. Это было неприятно. Виктор почувствовал что-то вроде ревности, но постарался отогнать это ощущение. Зурзмансор ел, не снимая перчаток. В том, как он орудовал ложкой, как аккуратно ломал хлеб, как пользовался салфеткой, чувствовалось хорошее воспитание. Несколько раз он взглядывал на Виктора — без улыбки, но с каким-то юмористическим выражением в глазах.
