Принесли второе. Внимательно следя за собой, Виктор принялся резать мясо. Очень весело, думал он. За столом не угасала оживленная беседа. Бутылки ходили по кругу, градом сыпались остроумные шутки… За длинными столами дружно и простодушно чавкали «Братья по разуму», гремя ножами и вилками.
— Как продвигается работа над статьей? — спросил Зурзмансор.
Виктор угрюмо посмотрел на него. Нет, это была не насмешка. И не просто праздный вопрос, чтобы завязать беседу. Человеку из лепрозория, кажется, действительно было любопытно узнать, как продвигается работа над статьей. Даже доктор Голем — и тот трепло, подумал Виктор.
А после разговора, когда Диана сказала Баневу, что любит его за то, что он нужен таким людям, Банев не говорит с сарказмом: «Интеллектуалы… Новые калифы на час», а:
— Значит, все-таки стоит жить на свете? — спросил он недоверчиво.
— Да, — сказала она.
— Значит, есть смысл жизни?
— Конечно, — сказала она.
— Эх, за машинку бы сейчас, — сказал Виктор. — Только все это болтовня. Пока я доберусь до машинки, мне расхочется.
На вопрос долговязого, прилично ли платят за писания Баневу, последний отвечает в рукописи: «Жить можно». В части опубликованных вариантов вместо ответа в тексте стоит многоточие, в части: «Ком си, ком са».
Интересны и подробности разговора Банева с Големом после ареста Павора. Банев, предлагая Голему напиться, в рукописи добавляет: «Будем, как этот счастливчик Р. Квадрига». Размышления Банева по поводу понимания и непонимания были подробнее (убранное Авторами позже — выделено):
— Это удивительный парадокс, Голем, — сказал он. — Было время, когда я все понимал. Мне было шестнадцать лет, я был старшим рыцарем Легиона, я абсолютно все понимал, и я был никому не нужен! В одной драке мне проломили голову, я месяц пролежал в больнице, и все шло своим чередом: Легион победно двигался вперед без меня, господин президент неумолимо становился господином президентом — и опять же без меня. Все прекрасно обходились без меня. Потом то же самое повторилось на войне. Я офицерил, ПРОЯВЛЯЛ ЧУДЕСА ХРАБРОСТИ, хватал ордена и при этом, естественно, все понимал. Мне прострелили грудь, я угодил в госпиталь, и что же, МЫ ПРОИГРАЛИ ВОЙНУ? СДАЛИ ИЗ-ЗА ЭТОГО ХОТЬ ОДИН НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТ? Кто-нибудь побеспокоился, заинтересовался, где Банев, куда делся наш Банев, наш храбрый, все понимающий Банев? Ни хрена подобного. А вот когда я перестал понимать что бы то ни было — о, тогда все переменилось.
Вместо высказывания предположений, чем занимаются мокрецы и генерал Пферд, Банев прямо спрашивает Голема:
<…> Слушайте, Голем, вам нравятся мокрецы?
— Да, — сказал Голем.
— За что?
И далее Голем уже предлагает: не рассказать ли Баневу, что он думает о мокрецах. После этого в окончательном варианте идет: «Валяйте, — согласился Виктор. — Только больше не врите». В рукописи: «Еще бы, — произнес Виктор и даже протрезвел».
В окончательном варианте в это время Баневу звонит бывшая супруга, а затем Голем не столько говорит о мокрецах, сколько спорит с Баневым, изредка вставляя какие-то сведения, по которым можно лишь предполагать, кто такие мокрецы. В рукописи же разговор идет более прямой и откровенный:
— Рассказывайте, — потребовал он. — Ах да, я должен спрашивать…
— Четыре вопроса, — сказал Голем. — Не больше.
— Ладно, — сказал Виктор. — Первый: они люди?
— Не совсем, — сказал Голем.
— Роботы?
— Это уже второй вопрос.
— Нет-нет, это все первый. Люди они или роботы?
— Они не роботы, — сказал Голем. — Что за идиотская мысль?
— Очковая болезнь — это действительно болезнь?
— Не совсем, — сказал Голем. — Точнее, в известном смысле.
— Слушайте, — рассердился Виктор. — Отвечать так отвечать.
— А вы спрашивайте как следует.
— Ну, они больны? У них болит что-нибудь?
— Я могу вам рассказать симптомы, хотите? Это везде опубликовано.
— Ну, расскажите, — сказал Виктор. — Только без терминов.
— Сначала изменение кожи. Прыщи, волдыри, особенно на руках и на ногах, иногда гнойные язвы…
— Слушайте, Голем, а это вообще важно?
— Для чего?
— Для сути, — сказал Виктор.
— Для сути — нет, — ответил Голем. — Я думал, вам это интересно.
