– Мне бы хотелось увидеть Ипполита Игнатьевича Зыкова.
– Вы его родственник?
– Сосед.
– Ну хоть что-то.
Он хочет сказать, что рад моему приходу?
– Что с ним?
Хозяин кабинета поиграл бровями.
– Нарушение мозгового кровообращения.
– Когда это случилось?
– Четыре дня назад. Состояние сложное, есть угроза инсульта. Мы делаем все возможное.
Так. Что же еще спросить?
– А-а, к вам его привезли?
– Нет, это случилось здесь, в том самом кресле, в котором сидите вы.
Представляю себе, старик пришел ругаться, он был странный уже в тот день, когда я его привозил в здешнюю ментовку…
– А почему вы не сообщили в милицию?
Брови поднялись и опустились.
– С какой стати? Человеку стало плохо, мы уложили его в палату интенсивной терапии. Попытались связаться с родственниками. Но у него с собой практически не было документов.
– Он скандалил?
По тонким губам врача пробежала усмешка.
– Скандалил.
– Тут что-то не так, – сказал я, хотя сначала собирался всего лишь подумать это.
– Что вы имеете в виду?
– У вас тут солидное, явно очень дорогое заведение, для чего вам тут держать, да еще в палате интенсивной терапии, нищего старика? Сколько это стоит в день?
– Триста долларов. Раньше было дороже.
– И вы хотите убедить меня, что так вы поступаете всегда – подбираете на дороге бомжей и укладываете…
– Нет, не подбираем. Ипполит Игнатьевич все же не бомж. Но вы правы, тут случай особый.
– А-а.
– Мы с Ипполитом Игнатьевичем хорошо знакомы. Меня, кстати, зовут Модест Михайлович, я директор и главный держатель акций этого предприятия.
Я опять сказал «а-а».
– Когда-то, давно, мы работали вместе с Ипполитом Игнатьевичем. В самом конце восьмидесятых. Я был ведущим инженером в разваливавшемся нашем институте. А он – заместителем главного бухгалтера, председателем местного комитета, потом возглавлял какую-то ревизионную комиссию… Уж и не помню, как это тогда называлось. Сколько он у меня крови тогда выпил!.. – вздохнул вдруг всем своим большим организмом Модест Михайлович.
– Не понял.
– А чего тут не понять. Назревала приватизация, акционирование, никто в этом ничего не соображал. А я соображал, – или думал, что соображаю. Повел, что называется, за собой массы, меня выбрали руководителем на конкурсной основе, и вот теперь здесь мы имеем то, что имеем.
– А Ипполит Игнатьевич бился за справедливость?
– Ну, слава богу, вы все понимаете. Не спорю, он истерически честный человек, чужой булавки не возьмет, но в определенные исторические моменты такие люди объективно превращаются в тормоз. Вредный, ржавый тормоз! – Директор опять вздохнул. – Если бы вы знали, сколько он написал писем, сколько накликал проверок, лет шесть или восемь мы в основном занимались тем, что отбивались, доказывая, что мы не воры, не бандиты, не обираем вдов и сирот.
Он говорил просто, не позируя, без самодовольства и злости. Сказать по правде, я даже где-то его понимал. Мне снова вспомнилась история с маминой стиральной машиной.
– Мы объективно не могли сохранить институт, ну, не нужен он был тогда никому, да и сейчас о реанимации речь не идет. Все ценное оборудование стало уже хламом, контингент поменялся. Кто смог перестроиться, тот работает и зарабатывает. Тем, кто захотел уйти, мы выплатили какие-то, по тем временам реальные деньги. Заметьте, никто на нас не жаловался, не судился с нами, только Ипполит Игнатьевич. Но так же не бывает: один прав, а все остальные – сволочи!
Иногда бывает, подумал я.
Модест Михайлович встал и сделался квадратным коротконогим человеком, его халат доходил почти до пола. Формирование приязни к нему во мне приостановилось.
– И вот, обратите внимание, этот самый Ипполит Игнатьевич, считающий нас ворами и хапугами, вдруг является с новым, каким-то совсем уж безумным скандалом. А мы, вместо того чтобы тихо его выпроводить, сбросить в районную больницу, укладываем к себе в палату, где каждый койко-день стоит десять тысяч рублей!
– А что он кричал, о чем скандалил?
Модест Михайлович остановился, посмотрел на меня мрачно.
– Знаете, у стариков такое бывает часто, им все время чудится, что их облучают, что за ними вот-вот явятся и украдут инопланетяне. Это тот самый случай. А тут еще и горе…
