— Ты бесчувственный человек, ты эгоист, — Ирэн терпеть не могла безразличного барского тона мужа. — Помнишь рассказ Александра о том, как за ними следил КГБ? А что пережили родители Мирочки? Бедные старики. Вот ты все свои газеты читаешь, в них много разного пишут о России, о диссидентах тоже много писали, а когда непосредственно с такими людьми сталкиваешься, сразу понимаешь, как им тяжело. Ведь они иностранцами будут всегда и везде! Они теперь навсегда без родины, без семьи.
— Неужели? — Граф зевнул и отложил газету. Он не очень хорошо понимал, кто такие диссиденты, а кто просто эмигранты. Но ребята на него произвели приятное впечатление, и он даже решил пригласить их в ресторан. Хорошо бы показать Париж, сводить в музей… Он поцеловал жену и выключил свет: — Спокойной ночи дорогая. Утро вечера мудренее.
Ирэн с Сержем прожили счастливую жизнь, без особенных болезней, окруженные людьми своего круга, приличными и богатыми, и единственный их грех заключался в том, что они никогда никого ни о чем не просили, а давали и дарили с удовольствием. Благородное сердце старого графа всегда было настроено на волну сострадания. Когда он видел по телевизору истории о стихийных бедствиях или катастрофах, то на глаза Сергея Сергеевича набегали слезы, он доставал чековую книжку, проставлял трехзначную цифру и оправлял чек по адресу благотворительной организации. Так что Ирэн была не права, упрекая его в черствости.
Она еще долго не могла сомкнуть глаз. В ее головке крутились сценарии, мысли множились, душа и сердце взывали к деятельности. Помощь требовалась немедленно. Сострадание росло в Ирэн, как гриб-дождевик, оно влилось в ее квартиру в виде двух несчастных родственников. Они были рядом, в досягаемости нескольких метров (не то что голодные дети в Африке), дыхание бедности, исходившей от Шуры-Миры, витало в ее квартире, и пьеса «Пигмалион» уже переписывалась в фантазиях Ирэн на другой лад.
Лежа в темноте, она рассматривала таинственные тени, двигающиеся по потолку спальни, и выстраивала планы. Главное, нужно уговорить ребят уехать из Берлина. Необходимо, чтобы они преодолели свою застенчивость и приняли предложение жить у них. Ах, как она чувствовала, что нельзя унижать бедность, нужно делиться, быть щедрой. Ее этому учили с детства, а православие (которое она обожала) развило в ней чувство вины перед всем миром. Да, да, она частенько плакала и стыдилась своего богатства, но все до копейки раздать голодным арабам и неграм так и не решалась.
Счастье ее заключалось в том, что она не догадывалась о планах, зарождающихся в головках Шуры-Миры. Знала бы Ирэн, о чем в гостевой комнате, на огромной кровати под балдахином, шепталась эта парочка?! Какие планы вынашивались в синих сумерках ночника, о чем грезилось этой парочке; им казалось, что стоит только руку протянуть и из рога изобилия польется золотой дождь!
Как часто бывает в жизни, счастье падает на тебя кирпичом в самый неожиданный момент. Все прошлое, уже давно позабытое, вспучилось пивной пеной в душе Шурочки. Проступили детали: находка пистолета, смерть деда, обретение отца. До сих пор в дальних закоулках сердца он хранил ненависть к деду, многое не мог ему простить и сейчас. Матери своей он все простил и жалел ее, а воспоминания о Ланочке и Надежде щекотали ласковым тополиным пухом и возбуждали желания.
Мира уже давно сопела рядом, а он, широко раскрытыми глазами глядя в черную пустоту потолка, строил воздушные замки. Когда-то от сильного умственного напряжения он уставал, потом под влиянием Миры перестал особенно мудрствовать, все перепоручил ей, но теперь ситуация настолько была необычной, что в его голове вдруг сами по себе стали строиться грандиозные планы. Они собирались в его подкорке, словно стаи черного воронья, идея претворения в жизнь этих планов пьянила почище французского шампанского. После семейного ужина и ванны, в крахмальной белизне простыней, до глубокой ночи они, как два заговорщика, обсуждали ситуацию: «Я хочу здесь жить, мы будем их любить, ухаживать за ними, а потом они нам все завещают. Ладно, положим на это лет пять, но зато потом…» Мирочка от радости зажмурилась и зачмокала губками, как ребенок, она была слишком добра, потому что предлагала постепенный план внедрения в «рай». Она даже думала развестись с Шуриком и женить на себе графа. Она видела, как он посматривал на ее декольте. Или можно наоборот, сделать так, что старикашка неожиданно помрет, а Шурик женится на старушке. Еще можно подумать и подключить ее папу-маму из Израиля. Но все это требовало времени, переселения в Париж, нахождения работы и с огромными трудностями переоформления вида на жительство. И потом, каким-то сверхчувством они сознавали, что комедию с нежностью, семейственностью и полным растворением в этом высшем свете долго ломать им не придется. Не удастся сыграть Мире второй раз Снегурку, а Шурику доброго Деда Мороза. Вот почему они предпочитали действовать стремительно. Ведь пока никто из окружения благородных родственников не знал об их существовании, и следы замести будет легко.
